Я подумал, что однажды пренебрегу (к черту!) профессиональной этикой и все-таки нанесу визит коллеге-коновалу. Может быть, он расцарапает мне физиономию, но уж я постараюсь, чтобы отныне он пользовал только крыс и питался только мышами.
А в следующую минуту я подумал, что в такой семье, как эта, у детей могут быть совершенно специфические отношения с родителями. И, может быть, основная вина лежит не на моем криворуком коллеге, а на матушке, или на дедушке, или на папаше, у которого, видите ли, нет времени, чтобы уделять его близнецам…
— Я сегодня не буду на тебя колдовать, — сказал я парню.
Он поднял голову и впервые за все время нашего знакомства посмотрел на меня нормально, и я даже кое-что успел прочитать в его глазах.
— Правда? — спросил он еле слышно.
Я сел рядом на диван и обнял его за плечи:
— Скажи, кто тебя так запугал? Я превращу его в таракана. Честно.
Он вздрогнул. Я понял, что допустил ошибку. Дурак.
— Хорошо, я просто побью его. Я набью ему морду. Я умею. У меня в подвале висит специальный мешок, набитый песком. Я тренируюсь, чтобы были сильные кулаки.
Он смотрел мимо. Сильные кулаки его не интересовали.
— Так ты скажешь мне, кто тебя обидел?
— Никто.
Пауза затянулась.
— А Фиолента? — спросил я. — Почему ей ничего не нравится? Почему ей скучно?
Он посмотрел на меня с испугом:
— Ей не скучно.
— А ночью? — спросил я. — Она такая же смурная?
— Она не смурная.
— Хочешь посмотреть картинки? У меня есть один альбом…
Но когда я протянул руку к полке, он буквально затрясся:
— Он волшебный!
Я мысленно выругался.
— Ну и что? Что страшного в волшебном альбоме? Картинки так забавно двигаются…
— Я не хочу. Вы обещали на меня не колдовать.
— Да я ведь… Впрочем, как хочешь. Может быть, порисуешь? Дать тебе краски?
— Я не умею.
— А Фиолента? Она рисует, ты не знаешь?
— Она не рисует. Она не хочет. Я не знаю.
Сейчас следовало очаровать его. Подсластить и расслабить мягко, потихоньку, чтобы он не заметил; беда в том, что я в самом деле пообещал, а нарушать слово, данное маленькому перепуганному мальчику… по меньшей мере некрасиво.
— Знаешь что, — сказал я, — если ты не хочешь альбом… Давай посмотрим мои фотографии. У меня тоже есть внуки, только помладше тебя. Хочешь?
Он не ответил. Я вытащил из верхнего ящика планшетку, на первой странице были моя старшая дочь с двумя карапузами, моя жена и оба зятя. Сам я стоял в центре, покровительственно положив руки на плечи зятьев; снимала нас младшая дочь, и на следующем снимке была уже и она — а фотоаппарат держал ее муж…
Все это я подробно рассказал мальчику. Перевернул страничку; там моя внучка — в день своего трехлетия — стояла в обнимку с огромной куклой, а вокруг горой лежали прочие подарки — шкатулки и ларцы, игрушечная посуда, кукольная кровать, шкаф, стол и креслица. Фото было цветное, мне всегда нравилась лукавая рожица внучки на этом снимке…
И в этот момент я впервые ощутил у моего пациента проблеск интереса.
— А это кто? — спросил он тихо.
— Это моя внучка, — сказал я с гордостью. — Правда, сейчас она постарше. Это ее день рождения, подарки…
— Подарки, — тихо повторил мальчишка.
— А тебе дарят подарки на день рождения? — Я уцепился за его интерес, как муравей за соломинку.
— Дарят, — сказал он еще тише. — Но мало. И не такие.
Я подумал, что хорошо бы все-таки поговорить с его матерью. И почти сразу понял, что не имею ни малейшего желания знакомиться ближе с этой семьей. Разумеется, у разных людей — разные взгляды на воспитание; другое дело, что из-за этих странных воспитательных приемов я не могу разграничить дефекты магического воздействия — и последствия экзотической педагогики.
— Не такие подарки? А чего бы ты хотел, чтобы тебе подарили?
Он молчал. Смотрел на куклу и кукольный шкаф.
— Георг, — позвал я.
Он вздрогнул, будто его пнули. Посмотрел на меня; снова перевел взгляд на фотографию — будто был узником, будто я был его тюрьмой, а игрушки на фото — удаляющимся берегом свободы.
Я понял, что сейчас пойму.
Вот-вот. Сейчас. Удержать бы догадку.
Перевел взгляд на лукавую рожицу моей внучки…
— Скажи… Скажи, почему ты молчишь? Почему уже полтора года… ты никому не говоришь правды?
Он затрясся. Вскочил — планшетка упала на пол. Кинулся к двери — я опередил его. По счастью, и роста и веса во мне достаточно, чтобы таскать таких ребятишек гроздьями.
Он вырывался отчаянно и молча.
— Послушай… Я не хочу колдовать на тебя! Я же обещал! Но если ты не возьмешь себя в руки — мне придется! Успокойся, все, все, все…
Удивительное дело. Кажется, ее никогда не брали на руки. Во всяком случае, очень давно.
Она сперва была как железная, но потом обмякла. Я носил ее по кабинету, убаюкивал, рассказывал о своих детях, когда они были маленькие, потом о своих внуках и о том, что я никому не дам ее в обиду, что все, кто посмеет ее тронуть, будут иметь дело со мной, и еще какую-то чушь, и она сперва расслабилась — а потом разрыдалась.
Я усадил ее на диван и спросил:
— Можно поколдовать на тебя? Чтобы тебе стало полегче?
Она сквозь слезы помотала головой и сказала, что ей все равно. Что теперь она умрет. Что она давно хочет умереть, Что дед привел их ко мне потому, что ее вынули из петли. Что она больше не может.
— Ты кого-то боишься?
Новый взрыв рыданий. И — наконец-то — история.
Это случилось после второго сеанса у господина коновала. Внешне — для взрослых — все оставалось так, как было — днем в доме жили мальчик и собака, ночью — девочка и кошка. Только Фиолента превращалась не в собаку, а в брата. А брату повезло больше — он делил свое время между обличьями овчарки и кота.
— Он полтора года зверь! — выкрикивала девочка, глотая слезы. — Он, наверное, уже совсем поглупел! Совсем как животное! То кот, то собака… Если теперь узнают, скажут, что это я… виновата… что из-за меня… мама… она всегда его больше любила! Она скажет, что я специально его…
Я удержался, чтобы не спросить ее, почему она молчала. Потому что задай я этот вопрос — истерика автоматически взлетела бы на два витка, а мне и без того хватало эмоций.
Хорошо еще, что кабинет у меня звуконепроницаемый.
Я снова обнял ее и сказал, что она ни в чем не виновата. Что виноват человек, который их с братом превращал. Что я добьюсь теперь того, что ему вообще запретят практиковать. И он вернет ее деду все деньги и выплатит компенсацию. И что дед будет доволен и не станет ругать ее.
