Мальчику стало жутковато. С чего вдруг мама перепутала его со старшим братом, который жил во Владивостоке?
И тут он перепугался еще сильнее. Мама подбежала, схватила его за плечо и рывком столкнула с порожка, а сама начала отрывать брусок от пола.
Он шатался и ходуном ходил, но все-таки держался еще крепко.
– Ма, ты что? – испуганно спросил мальчик, трогая ее за плечо.
Антонина Васильевна отвела со лба разлохматившуюся прядку и села прямо на пол, рассматривая сломанный ноготь.
– Что-то я устала, – пожаловалась она, пытаясь улыбнуться. – Слушай, пошарь в сараюшке, не оставили ли мы какую-нибудь железяку, которой можно поддеть порог?
Мальчик, глядя на нее, часто моргал и ничего не понимал.
– Там было кое-что спрятано, под порогом, – объяснила мама, и мальчик увидел, что у нее дрожат губы. – Давно… еще до войны. А я совершенно забыла об этом! И давай скорее, а то смеркается.
Мальчик вылетел из дома как на крыльях. Клад! Под порогом спрятан, конечно, клад! Да он как минимум сто книжек прочитал о таких случаях!
Что же там? Сокровища? И кто их зарыл? Пираты, как у Стивенсона? Хотя пираты в Нижнем Новгороде – это вряд ли… Тогда это может быть клад Стеньки Разина!
Он вбежал в сараюшку и сразу ринулся к кучке угольной пыли – все, что осталось от солидного запаса топлива. Одно хорошо в новой квартире – топить печку не надо, а значит, не надо в мороз разбивать смерзшиеся угольные комья тяжелой кочергой. Ее, эту кочергу, так все ненавидели, что не взяли с собой в новое жилье. Даже отец, который подобрал все старье и всему нашел место в гараже, не польстился на кочергу. И вот сейчас старушка пригодится.
Мальчик вырыл ее из-под старого, заплесневелого матраса и, размахивая ею, словно штандартом, ринулся обратно в дом.
Мать улыбнулась при виде его и молодо вскочила:
– Ну, приступай!
Мальчик неумело толкал кочергу в зазор между порогом и полом.
– Дай-ка я, – сказала Антонина Васильевна.
Но и у нее не пошло дело, пришлось мальчику снова взяться за кочергу, и вот наконец-то порог со скрипом отвалился, обнажив два длинных, толстых гвоздя.
– Вот это да! – с уважением сказал мальчик. – Вот это гвоздищи! Это костыли, а не гвозди.
Мама засмеялась странным, всхлипывающим смехом.
– Ну, Федька… – сказала она непонятно. – Ах ты, милый мой, родненький…
И, склонившись над темным, пахнущим сыростью провалом, извлекла оттуда что-то заплесневелое, черное, бесформенное. Толстый дождевой червяк тяжело шлепнулся на пол и тотчас заюлил к обжитому местечку. Разбежалась парочка мокриц.
Мальчик брезгливо передернулся, но тотчас вспомнил о кладе и решительно приблизился к матери, которая орудовала кочергой, разворачивая заплесневелую обертку.
Это была старая-престарая клеенка, вся потрескавшаяся, узор ее обратился в крошево, но вот в складках мелькнуло что-то темное, и мальчик затаил дыхание. Шкатулка с драгоценностями!
Казалось, в комнате стало еще темнее, когда мама, наконец развернула клеенку и достала черный ящичек, похожий на гроб.
Потом выхватила из кармана носовой платок и заботливо обтерла шкатулку.
– Как странно, – пробормотала изменившимся голосом. – Прошло столько лет, столько лет… а она даже не отсырела, не заплесневела. Что же это за дерево, интересно знать? Может, лиственница?
– А разве бывает черная лиственница? Это, наверное, сандал. Черный сандал, его же так и называли – черное дерево, – прошептал мальчик, осторожно, одним пальцем прикасаясь к заветному ларцу.
Конечно, размеры шкатулки его разочаровали. Ну сколько сокровищ можно упрятать в деревянном ящичке, который вполне умещается в кармане? Хотя, с другой стороны, горстка алмазов или изумрудов сюда как раз войдет.
– Открой, – попросил зачарованно, проводя пальцем по граням крышки.
– Попробуй сам, – сказала Антонина Васильевна, чуть улыбаясь.
Странно… Он видел линию, где крышка смыкалась с основанием шкатулки, он видел маленький замочек, но, как ни старался, не мог поднять крышку ни на волос. Замок с секретом! Классно!
– Ну скажи, как открыть? – наконец сдался мальчик.
Мама медленно покачала головой:
– Не знаю. И Федя тоже не знал… Так и не узнал никогда.
– Так это Федька ее сюда спрятал? – ревниво спросил мальчик. – Мой брат?
– Не твой, а мой, – сказала мама, и он увидел слезы, вскипевшие в ее глазах. – Мой старший брат Федор…
Мальчик сразу вспомнил блеклое фото из семейного альбома. Маленькое, примерно три на четыре, с уголком, такие делают на документ. Худое лицо, прямые брови, темные волосы зачесаны назад. В глазах застыли блики от вспышки, и кажется, будто юноша в вельветке и рубашке с отложным воротничком смотрит на солнце.
Когда-то давным-давно мальчик спросил маму:
– Это кто?
– Мой брат, – ответила она неохотно. – Он давно умер. – И сразу закрыла альбом, ушла на кухню…
Так вот он какой был, ее брат Федор!
– А там что? – нетерпеливо спросил мальчик. – Сокровища?
Антонина Васильевна прикусила губу, и мальчик испугался, что она сейчас рассмеется. Пиратский корабль на всех своих черных парусах отплывал от нижневолжской набережной. За ним резво махали веслами гребцы на челне Стеньки Разина.
– Не знаю и этого, – ответила мама, и мальчик понял, что она не смеется, а снова пытается сдержать слезы. – Никто не знает. Собственно, это спрятал даже не Федор, а один человек… Он тоже давно умер, я так думаю. Ведь с того дня прошло чуть ли не сорок лет, а он уже и тогда был немолод. Он спрятал, а Федя нашел. Я видела это… Подсматривала за ним. Такая страшная была ночь, я помню все, как сейчас. – Она зябко поежилась. – Федор никогда не говорил со мной об этой шкатулке, только однажды, в тот день, когда за ним пришли…
Мама взялась рукой за горло и горестно покачала головой.
– Ладно, пойдем отсюда, уже поздно.
Она тяжело поднялась.
– Мы возьмем это с собой? – спросил мальчик, который мало что понял из ее рассказа, поскольку думал только о том, как открыть шкатулку.
– Конечно. Ведь это все, что осталось от брата. Странно, как я могла забыть? Как я могла забыть?!
Сокрушенно бормоча, она вышла на крыльцо. Мальчик шагал следом, ничего не видя, кроме узкой черной шкатулки, которую держал в руках.
На крышке было что-то выпуклое, словно бы узор. Потер его пальцем, поскоблил ногтем, потом нашарил в кармане платок и, послюнив краешек, начал сильно тереть. Тускло блеснул серебряный восьмиконечный крест: одна полоска наискосок.
Мальчика словно ударило в сердце! Крепко держа левой рукой за основание шкатулки, правой взялся за крышку и сильно повернул.
Он сам не знал, что и почему делает; не представлял, что сейчас произойдет, однако ничуть не удивился, когда крышка неохотно подалась и пошла наискосок.
Задыхаясь, взглянул в образовавшуюся щелку.
Там еще одна крышка – плоская, тоже черная. А до нее как добраться?
– Что ты делаешь? – вскрикнула, обернувшись, Антонина Васильевна. – Не надо, сломаешь! – Потом громко ахнула: – Открыл?! – И тут же замолчала, словно онемела.
Зажмурясь от непонятного страха, мальчик дрожащими руками все резче и резче поворачивал верхнюю крышку. Она шла, послушно шла – и вдруг стала.
