задумался?
— Да я все про барышню беленькую, красивенькую, с длинной косой, какая его ждет… В окошко, может, глядит, ладошкой вот этак подперлась: где ты, мой суженый, где мой ряженый? А он, вишь…
— Тьфу, ты, пропасть! Умолкни! Не было никакой барышни. Не было — и все тут!
А барышня между тем была! Была барышня, и в самом деле беленькая и красивенькая. Такая красивенькая, что люди при взгляде на нее напрочь теряли головы, а глаза их слепли, словно смотрели на солнце, хотя имя ее — Аврора — значило не «солнце», а «заря».
Прекрасная барышня Аврора и впрямь сидела у окошка, подпершись ладошкой, уныло склонив свою обвитую черной косой голову, смотрела вдаль невидящим взором и думала свою грустную думу о пропавшем бесследно женихе.
Звали жениха Карл Маннергейм. Был он богатым шведом, и его сватовство очень польстило бы отцу Авроры, выборгскому губернатору Карлу Иоанну Шернвалю фон Валлену, кабы оный губернатор к тому времени еще оставался в живых. Однако он покинул мир сей, и теперь судьбой двух его дочерей, Авроры и Эмилии, занимался их отчим.
Красота сестер могла вполне называться сказочной. Очень может быть, подобных им в мире не было красавиц… вот разве что Елена Прекрасная, из‑за которой рухнул Илион. Но была ли от этого счастлива сама Елена? Не зря говорят: не родись красивой, а родись счастливой.
Разница между сестрами была в два года, и первой начала выезжать Аврора. В 1824 году на балах в Гельсингфорсе
— В ней так много говорит душе… и ничего — карману!
В самом деле, красавицу никак нельзя было отнести к числу богатых невест. На счастье, трезвомыслящих людей в те поры в Гельсингфорсе оказалось удивительно мало, а потому вокруг Авроры закружился целый хоровод молодых красавцев, преимущественно офицеров, потому что Финляндия лишь недавно вошла в состав Российской империи, и «право сеньора» требовалось непрестанно укреплять с помощью военной силы.
В это время в Гельсингфорсе появился новый генерал‑губернатор — граф Арсений Закревский. Он привез сюда жену — Аграфену Федоровну, заслужившую феерическую славу своей красотой, обольстительностью и исключительным свободомыслием — не в политике, о нет, а в вопросах любви. Не зря же ее называли Клеопатрой! Три самых блестящих офицера — Николай Путята, Евгений Боратынский, Александр Муханов — немедленно сделались ее верными и неизменными адъютантами, то есть кем‑то вроде денщиков. Ну, так вот они были не только денщики, но заодно и ночевщики belle Аграфены. Однако при появлении Авроры Шернваль в трех этих головах, как и во всех прочих, сделался сильнейший умопомрачительный порыв, и молодые люди задергались, забились, заплясали, словно дергунчики‑марионетки, совершенно не зная, куда кинуться — к прельстительной опытной Аграфене или к невинной обворожительной Авроре, от которой и в самом деле невозможно, ну просто невозможно было отвести глаз, как если бы она и впрямь была утренняя золотисто‑розовая заря, только что взошедшая на востоке…
Поскольку Евгений Боратынский был поэтом, и даже приобретшим некую известность, он немедленно написал мадригал для красавицы и на одном из балов улучил минутку передать ей записку, на которой значилось следующее:
Стихотворение сие было написано именно по‑французски, поскольку прекрасная Аврора не знала русского языка. То есть вообще ни слова не знала! Однако Боратынский был все же русский поэт милостью Божией, а потому он немедленно создал вариант сего стихотворения на русском языке, весьма далекий от унылого подстрочника, и назвал его: «Девушке, имя которой было Аврора». Под этим названием оно и войдет затем во все собрания сочинений господина Боратынского:
Боратынский был красив: он обладал весьма модной во всякое время романтической внешностью и печальным, даже трагическим обаянием, которое обращало к нему сердца дам и девиц. Путята был веселый клоун. Взгляд щеголеватого Александра Муханова искрился бесовским синим пламенем. И черные, роскошные очи Авроры (и как только умудрился породить белобрысый швед Шернваль этакую итальяноподобную красоту?! Эмилия была синеглазая блондинка, ну а Аврора… Аврора‑то в кого такая пошла?) зажглись ответным этому пламени сиянием. Муханов записал в свой дневник косноязычный отзыв о красоте избранницы: «Она хороша, как бог!», немедленно позабыл всех своих многочисленных любовниц (он был не только бретер, игрок, фат, щеголь, но и отъявленный ловелас, неутомимый волокита, способный дать фору самому Казанове!) в Петербурге, Москве, Гельсингфорсе, Выборге, Риге, Вильно, Христиании, Тарту и так далее и тому подобное — и посватался к Авроре. Но едва получив ее согласие и собравшись за благословением к маменьке и отчиму Авроры, Муханов внезапно спохватился. Да что ж он делает, несчастный?! Сам без гроша в кармане (всего богатства — убогое Успенское, однодворное именьице) и невесту за себя берет такую же? Одумайся, пока не поздно, Муханов! Что? Слово дал? Слово, оно, конечно… Но ведь не зря же, не случайно написал его мудрый друг Боратынский:
Вот и Муханов оказался в себе невластен, вот и он дал поспешные обеты, над которыми сейчас, конечно, хохочет всевидящая судьба. И, чтобы не слышать этого хохота, он немедленно объявил себя
