всеми документами. И как только все будет надлежащим образом оформлено, вы получите свою девушку в целости и сохранности. Уверяю вас, что ей не причинено ни малейшего вреда. Пока... Но вы должны знать: за вами следят, квартира и весь дом мадемуазель Брюн находятся под наблюдением. Телефоны прослушиваются. Если вы вздумаете связаться с полицией, вам это дорого обойдется. Очень дорого. Вы поняли?
– Я понял, – после паузы отозвался русский. – Я согласен. Но чем вы мне докажете, что с Николь все в порядке? Что она жива? Что вы меня не обманываете и отпустите ее после того, как я подпишу эту бумагу?
– Тут уж вам придется поверить мне на слово, – с ноткой обиды ответил Бенуа. – Поверить, что мы не преступники, а деловые люди. И если вы нас не вынудите сделаться преступниками, все будет хорошо, никто не повредит ни вашей девушке, ни вашему будущему ребенку. Их жизни – не более чем форма залога. Это понятно?
– Что?! – потрясенно выдохнул русский. – Что-о?!
Бенуа напрягся. В чем дело? Он что-то перепутал в сложных словесных конструкциях, нагроможденных Себастьеном? Что-то не так сказал?
– Какой ребенок? Вы о каком ребенке говорите? Николь... она что, беременна?!
Мон Дье! Этот «русков» не знает о своей девчонке даже таких незначительных мелочей? Это плохо. Мужчина вообще не должен позволять женщине иметь какие-то тайны от него, иначе она начинает слишком много о себе воображать и с ней становится весьма трудно ладить. А впрочем, не дело Бенуа учить этого русского жить.
– Успокойтесь, мсье По-ни-соф-ски, – веско сказал он. – Слышите? Сейчас нет времени восклицать и удивляться. Сначала – дело. Вы нам – свою подпись, мы вам – вашу девочку с ее животом. Вы же не хотите, чтобы у нее вдруг начались преждевременные роды там, где ей некому будет прийти на помощь? Не хотите? Ну вот и отлично! Тогда слушайте. Сейчас пять пятнадцать. В течение получаса к вам прибудет нотариус с документами. И если вы поведете себя благоразумно, то еще сегодня до наступления темноты узнаете, где находится мадемуазель Брюн со всем содержимым ее живота. Но помните – никакой полиции, иначе...
И, выдержав тяжелую, угрожающую паузу, Бенуа отключился. Теперь надо срочно звонить Себастьену: сообщить, что плод созрел и садовнику осталось лишь прийти и сорвать его.
Вениамин Белинский. 2 августа 2002 года. Нижний Новгород
Давно не видел доктор Белинский такого ужаса, какой увидел сегодня в глазах немолодого, измученного человека, открывшего ему дверь и сопроводившего его к своей дочери (судя по данным диспетчера, это была пятнадцатилетняя Лариса Вятская), которая лежала на полу в соседней комнате без признаков жизни. Рядом валялась «чекушка», издававшая острокислый специфический запах. На этикетке был нарисован ядовито-красный помидор, почему-то очень злобный и при этом обливавшийся белыми слезами, и значилась надпись: «Уксусная эссенция 70-процентная».
«Нигде в целом мире, – подумал Белинский с привычной злостью, – не выпускают в продажу концентрированную уксусную кислоту. Только у нас. И при этом всем известно, сколько безумцев хлебают эту кислоту нарочно или нечаянно, по пьянке или по неразумию (дети малые, например, – из любопытства)... Интересно, сколько она выпила?»
И тут же заметил смятую облатку на полу. Еще интереснее! Один из сердечных гликозитов, которые пьют от аритмии. Осененный внезапной догадкой, понюхал губы девушки. Нет, уксусом не пахло. Неужели...
– Лекарство ваше? – показал его отцу девушки.
– Мое, – с трудом разомкнул тот посиневшие губы.
– У вас аритмия? – Взялся за пульс – да, ответ не нужен, аритмия страшнейшая.
– Скажите, вы пили сегодня свое лекарство?
– Да.
– Сколько?
– Ну, таблетки две-три, как обычно.
– Быстро посмотрите в мусорном ведре, нет ли там пустых облаток. Валентина, готовь промывание желудка, быстро.
– Думаешь, не уксус?
– Почти уверен!
Пока Валентина бегала в ванную за водой, доставала из чемоданчика зонд и воронку, Белинский ввел девушке внутривенно обычный набор антидотов: хлорид калия, унитиол, панангин, – и повернулся к хозяину, который держал в обеих горстях пустые серебряные облатки.
– Я так и думал, – кивнул Белинский. – Она не пила уксус. Собиралась, наверное, но бутылочка, у меня такое впечатление, оказалась пустая. Она решила пойти другим путем и наглоталась ваших лекарств.
–
Белинский и Валентина его бормотания не слушали – действовали сноровисто, отработанно. Вливали и вливали воду через зонд в желудок, потом его содержимое через этот же зонд выливалось в таз. Когда желудок опустел, начали действовать противоядия.
Слава богу, что бутылочка с уксусом оказалась пуста. Это ведь только по незнанию кажется, что смерть будет почти мгновенна, а мучения разъеденного кислотой желудка – не сильнее мучений разбитого сердца. Заблуждение, проистекающее лишь от недостатка воображения! Просто человек не в силах представить себе, какая боль его будет терзать, боль неутихающая, чудовищная, и даже если он выкарабкается, выживет, то скоро погибнет от мучительной кахексии – истощения, ведь из-за рубцовых стенозов отверстие в пищеводе сузится до волоска, пища по нему проходить не будет, откажут почки, горло будет сожжено, человек обречен хрипеть всю оставшуюся жизнь, да и принимать гло?тка ничего не принимает, вот и спасаются некоторые тем, что им делают гастростому – наружную трубку вставляют в соустье желудка... Но разве это жизнь? Это не жизнь! А от сердечных гликозидов девочка, может быть, и оклемается.
