Париж.ru

Почему бы не прибегнуть к тому же способу?

– Андрон Николаевич, вы Сорогина не читали случайно? – он спросил с самым невинным видом, тотчас ощутив, как комок перекрыл пищевод, а все вкусовые рецепторы съежились, свернулись, словно обваренные кипятком. Вот и хорошо, теперь он с легкой душой отвернется от изобильного стола вообще и от паштета в частности.

Впрочем, не все сочли, что это хорошо.

– Тьфу на тебя! – рассердился хозяин. – Нашел время, когда о такой гадости вспомнить! Теперь кусок в горло не полезет. Ох, мало я ему в свое время по кумполу бил, мало, надо было его поганую черепушку вовсе продолбить!

– Кому? – не понял Веня. – Вы о ком?

– Да о ком же, как не о Лехе Шведове! Я еще в детстве подозревал, что из него редкая тварь выработается, – сердито пояснил Климушкин. – Он был из тех мальчишек, которые, знаешь, мухам и бабочкам крылья отрывают. И не то чтобы боль причинить хотел – просто любил смотреть, как эта боль проявляется, понимаешь? Загадочный был такой пацан. Мы когда-то в одном доме жили – недолго, правда. Я его просто не выносил, ну не выносил. Вообще, если мужик ростом не выше ста семидесяти сантиметров, у него уже психика нарушена, я считаю. У него комплексы чудовищные, а ведь Шведов – он всегда был малявкой, ниже всех на физре в строю стоял. Потом-то подрос, но в основном выглядел человеком за счет высоких каблуков. А в последнее время, когда его интеллектуальные испражнения стали регулярно печататься и пресса стонет по его поводу каждый день, он вообще морально-нравственно до того подрос, что иной раз сверху вниз на меня пытался смотреть. Да мне-то... по-моему, место Шведова в том сортире, где мочат всех согласно указу президента! – Климушкин хохотнул.

– Погодите! – взмолился ничего не понимающий Веня. – Какой Шведов? При чем тут ваш бывший сосед по дому?

– Да Сорогин – это ведь псевдоним, – объяснил Климушкин. – А на самом деле его зовут Леха Шведов. Он наш, горьковский. С Автозавода. Самая рвань, не сомневайся, хотя и пролез в московские издательства.

– Писатель Сорогин?.. – с трудом выговорил Вениамин. – Шведов – это Сорогин? Тот самый?

– Тот самый, – с отвращением кивнул Климушкин. – Который «Сезон охоты», «Ада», «Преклонение» и прочие ужастики. Честно говоря, не знаю, где он сейчас живет, у нас, в Нижнем, или в Москве, – не интересовался, но удивляюсь, что до сих пор вообще живет.

– В каком смысле? – осторожно спросил Веня.

– Да в том, что я, когда эту мерзость прочел, жутко захотел ему шею свернуть. Неужели ж я один такой? Сорогина прикончить – все равно что счистить с башмака дерьмо, в которое ненароком вляпался, вот я как это воспринимаю. А ведь он в моде, его читают, московская, извините за выражение, интеллигентская сволочь писает кипятком от восторга, говорит о нем с придыханием. Неужели люди не понимают, что именно вот за таких особей наказаны бывают целые народы? Небесами наказан? Думаю, не весь Содом и не вся Гоморра были так уж ужасны – но среди них на душу населения пришлось чересчур много Сорогиных, вот небеса и рассвирепели, вот и досталось всем сестрам по серьгам. Ведь его опусы что ни слово, то явная картина искажения психики. Помните этот рассказ, где тренируются два палача? Начинающий убил подопытную жертву ударом ножа в бок, просто ударил в сердце – и все, ну а наставник ему целую лекцию прочел о том, что человеку надо дать возможность помучиться перед смертью... Чему он учит людей?! Очень хотелось бы, чтобы сам Сорогин перед смертушкой должным образом помучился!

«Не вышло, – с явным сожалением подумал Вениамин. – Его убили ударом ножа в сердце. Милосердно – как в том рассказе». И он ужаснулся тому, что жалеет о мгновенной смерти Сорогина.

Да, прав Климушкин: эти опусы – как зараза, как проказа, как массовый психоз. Как они могли быть написаны? И еще вопрос – как они могли быть напечатаны?! Кто благословил их? Не страшнее ли этот человек самого Сорогина? Ведь автор этой безумной прозы, возможно, был болен и не ведал, что творил, но издатель-то ведал! Нарочно растравлял язвы и раны психики Сорогина, чтобы получше заработать на них?

– Пора нам, – сказал он, неловко поднимаясь из-за стола. – Спасибо, извините, что аппетит вам испортил.

– Ладно, плюнь и не переживай, – добродушно отмахнулся Климушкин. – Однако где же ответы на наши вопросы? Почему нам их не дают?

В голосе его прозвучало еле уловимое раздражение, и телефон немедленно выдал длинную встревоженную трель.

– Ага! – ласково сказал Климушкин. – Алло? Что? А так бывает? Нет, серьезно, бывает? Ну ладно. То есть ты убежден на все сто? Ну пока. Спасибо. Вопросов больше нет.

И взглянул на Белинского сощуренными, смеющимися глазами:

– Знаете, как говорит мой человек, менты давно не помнят такой благостной обстановки в городе. Вот только тот неизвестный, в убийстве которого подозревают вашего приятеля, – а более никаких неопознанных объектов. Каждый труп четко запротоколирован. Где-то недели две-три назад был последний случай, но там бомжиху убили, это совершенно точно, ее никто особенно и не пытается идентифицировать, кому это надо. Так что вашего приятеля, надо думать, никто все же не мочил.

«Или его труп до сих пор просто не нашли», – мрачно подумал Веня.

Мирослав Понизовский. 1 августа 2002 года. Париж

На четвертом этаже лифт тоже открывался особым ключом, поэтому и спускаться пришлось пешком. У Шведова опять закружилась голова. Вообще вид у него был изможденный.

«Надо бы где-то поесть, – подумал Мирослав. – А то он скоро рухнет, кажется. Ладно, сначала машину возьмем».

Они выскочили в крытый дворик и уже понеслись было к двери на улицу, как вдруг послышались легкие щелчки, означающие, что кто-то набирает код и сейчас войдет в дворик.