опять же именно Бармин избавил его от спасительной «вышки», обрек на то, чего нормальному человеку и представить невозможно: на жизнь за решеткой и за колючей проволокой.
Бесконечные годы Гоша мечтал о мести, но постепенно жажда ее притупилась, как притупились в нем все чувства и желания. Остались лишь самые простые: пожрать, попить, поспать в тепле. И все-таки он еще помнил о себе прежнем, еще тлел в нем огонечек надежды – на что? – неведомо, но именно из-за этой малой искорки надел Гоша серебряный плащ, серебряную каску и залез на серебряный ящик.
Зря он это делал. Зря тратил время. Не жизнь, а… Надо было сразу убить Бармина, как только вернулся в Карабасиху, – может, стало бы хоть чуточку легче?
В тот день он больше не вставал на пост – побрел домой и долго лежал в нетопленой наследственной развалюхе, ожидая, пока утихнет боль в спине. Ну нельзя же, в самом деле, идти на мокруху, когда тебя в любую минуту скрючить может.
Хотелось есть. Не краденной с чужого огорода картохи, сваренной в мундире и сжамканной кое-как, обжигаясь и не жуя. Хотелось лещей в сметане… Прошло, наверное, больше десяти лет с той поры, как он последний раз леща едал. Как раз накануне отсидки и было дело. В те поры солитерного леща на Горьковском море было – завались! Как электростанцию пустили, как пошли по плотине косяком машины, так и сломали напрочь всякую экологию, а проще сказать – природу. Завелось в воде всякого дерьма… Солитер рыбу душит, она лезет к поверхности, где дышать полегче, ее простым глазом с берега видно. Пацаны и парни возьмут шесты, на плотине или на мосту встанут – и ну шестами по воде лупить, а потом сачками лещей сгребают и несут их на трассу: городским продавать, мимоезжим. У леща же на морде не написано, что внутри солитер сидит, с виду нормальный лапоть, аккурат на сковороду! Гоша сам своего улова в рот не брал – противно. Говорят, брюхо пухнет от такой рыбу, ну ее к черту! Но вот как-то приметил покупателя – раз купил он лещей, другой, третий… Не меньше месяца Гоша наблюдал за ним, а он все ничего, как был тощим, что хворостина, так и остался. Выходит, не растет никакого брюха! Потом слух прошел, что жарки солитер не выносит, гибнет, только в соленом или копченом рыбце живет. То есть жареных лещей можно есть! И тут как раз сошлось, что дома никакой жратвы не было, ну, Гоша и приволок матери своих лещей. Она их в сметане и нажарила. Ох, до чего ж они были вкусны, сволочи! Как никогда! Гоша их в зоне частенько вспоминал… всем своим брюхом вспоминал, потому что солитер в нем завелся-таки, и лечили его в тюремной больничке не только от сифилиса, но и от этого червя. И до чего же он живучий оказался! Иной раз Гоше казалось, будто солитер и по сей день в нем сидит, и сосет, и давит…
«Ничего, – утешил себя Гоша, – вот поставят к стенке – так и солитер сдохнет!»
Спина вроде бы отошла маленько. Он даже смог подняться и убивать Бармина пошел не крючком согнутый, а чуть ли не строевым шагом. Шел и улыбался. Ну теперь-то его уж точно вышка ждет, теперь он не отвертится! А как поставят его к стенке, вернее, ткнут в затылок ствол, потому что теперь убивают выстрелом в затылок, внезапно, он непременно изловчится крикнуть что-то вроде: «За веру, царя и Отечество!» На худой конец – «За Родину, за Сталина!». Как тот Солдат кричал бы…
Но когда дошел Гоша до учителева крылечка, оказалось, что по привычке он прихватил с собой не дубину, не дрючок какой-нибудь смертоубийственный, а все тот же выструганный из деревяшки автомат в качестве орудия убийства.
Гоша остолбенел в проулке, дивясь своей дурости и крушась, что опять дело останется несделанным, и в эту минуту вдали на шоссе замаячили приближающиеся огоньки. Машина остановилась на обочине: открылась дверца, вышла женщина, которая держала на руках что-то тяжелое, вроде как ребенка, и пошла к дому. Через мгновение автомобиль умчался в чкаловском направлении, а незнакомая женщина поднялась на крыльцо, не заметив Гошу, застывшего в густой тени, и ногой стукнула в дверь, поскольку руки у нее были заняты.
Ну, не столь она оказалась и незнакомая. Гоша ее сразу узнал, как только увидел рядом с Барминым в осветившемся окошке. Это была его внучка Нинка, лет на пять младше Гоши. Раньше-то, до его отсидки, учительская дочка часто к отцу наезжала с девочкой, а уже выйдя из тюряги, Гоша прослышал, что дочка померла, а внучка, само собой, выросла и даже своей собственной малявкой обзавелась. Гоша еще как-то видел ее с рыжеватым таким мужиком, надо думать, с мужем, которого она привозила деду на показ. Тогда он памятником еще не стоял, Нина не обратила никакого внимания на пыльную и пьяную кучу тряпья у дороги и прежнего знакомца не признала. И вот теперь Гоша смотрел на ее усталое лицо с низкими, прямыми бровями и думал: что ж теперь делать? Одно дело – придавить старого вруна в одиночку, и совсем другое… Был бы у него, к примеру, «макаров», не деревянный, как «калашников», а настоящий, можно было бы снять Бармина через окно одним метким выстрелом.
Тут Гоша отвернулся и угрюмо пошел прочь, понимая, что чудес не бывает, и даже окажись у него вдруг «макаров», в его трясущихся руках он плясал бы как припадочный. В Бармина он бы вряд ли попал, еще задел бы Нинку или ее девчонку, а хватит небось с него невинных-то душ. Или вовсе пули пошли бы мимолетом в ночное небо…
Он задрал голову и какое-то время стоял, придерживая на затылке каску. Ах, ночь! Как вызвездило! И Грудки рассыпались во всю красу…
Медленно проплыло воспоминание, как в незапамятные времена Бармин собирал пацанов ночью в школьном дворе и тыкал сухим перстом в небо, объясняя, что у каждого созвездия есть названия официальные, какие на всех небесных картах обозначены, и народные, исконно русские. Плеяды, к примеру, зовутся Волосожары или Грудки, Млечный Путь – Пояс, Моисеева дорога, Становище…
Гоша резко опустил голову. Раньше он любил глядеть на звезды, а теперь почему-то не мог долго выдерживать их взглядов. В самую душу смотрят, сердце вынимают!
Он побрел по проулочку, заплетаясь ногами. Что ж делать-то? Идти опять в стылую-постылую избу было неохота. Гоша присел под забором, угрюмо глядя в землю. Разве подождать, пока в доме уснут, залезть к Бармину да и удавить его втихаря, не трогая остальных? Эк же принесло их не вовремя! Злая судьба всяко палки в колеса поставить норовит, и жить не дает, и подохнуть мешает. Он думал, думал об этом и не заметил, как уснул.
А разбудила его боль. Конечно, всякий скажет, что для здоровья не полезно лежать на стылой осенней землице, если спину накануне разламывало. Он замерз, а подняться не мог, так заколодело все тело. Ворохнулся, скрипя зубами, – и услышал совсем близко человечьи голоса.
Два мужика шли от шоссейки, и шаги их гулко отдавались в землю.
– Точно, вон его дом, – сказал молодой хрипловатый голос. – На крыше какая-то фиговина крутится.
– Тот самый, – согласился его спутник очень похожим голосом. – И вертушка возле трубы, и крайний вдоль трассы, дальше только дачи, и крыша цинковая, вся блестит.
Гоша неслышно отпрянул в тень забора, хоронясь лунного луча, потому что, пока он спал, вышла в небо
