Она осеклась, представив, что скажет ей сосед, когда услышит об этом важном деле: мол, страхи барышню одолели! Если просто идиоткой назовет – надо будет в ножки кланяться и благодарить за редкостную любезность. Не убраться ли подобру-поздорову, пока он еще не настолько проснулся, чтобы начать отличать сон от яви? Если уйти сейчас, у нее еще есть шанс остаться для соседа галлюцинацией – правда, не молчаливой, как кот Бегемот, но все же чем-то вроде призрака…
Ой, призрак! Остатки правил хорошего тона мигом вылетели у Алены из головы, она одним скачком оказалась чуть ли не на середине комнаты и снова замекала и забекала, извиняясь за позднее вторжение и умоляя войти в ее сложное, сложнее не бывает, положение, как вдруг почувствовала, что взывает в никуда. Точнее, ни к кому. А еще точнее – стоит в пустой комнате. Ее соседа все-таки нет дома.
«Итак, первый троюродный клиент готов. А удачно все получилось… Легко, светло, просто на душе. Вычеркнуто первое имя из списка. Осталось двое.
Менту повезло – остался жив. Мне было безразлично, останется он жив или сдохнет. Все это племя… Им наплевать на боль, беду, горе. Кто-то из них в алиби убийц Сергея. Кто-то из них поверил в алиби Ю., который прикончил Наташку, виновную только в том, что она слишком уж хотела выйти за него замуж. Они преступники, а преступники должны быть наказаны. И если этот гад вышел сухим из воды, значит, небесам для чего-то нужно, чтобы он покоптил их еще какое-то время, а я мешать не стану.
Самое главное, троюродных клиентов осталось только двое. С этим я справилась сама, теперь время вступать в игру Мальчишке и его сестре.
Интересно бы знать, ждет Сергей их там, на небесах? И что сказал он этой разорванной на кусочки твари, когда она пролетала мимо него прямой дорогой в ад? Злорадно усмехнулся? Всплакнул? Или просто отвернулся молча?
Смешно, а ведь Ю. именно Сергея называл предателем. Какое-то кривое зеркало!»
Несколько мгновений Алена оставалась в неподвижности, проницая взором темноту. Она не единожды употребляла это выражение в собственных романах и очень его любила, хотя сейчас оно не слишком-то соответствовало действительности. В том-то и дело, что полной темноты в комнате соседа не было: в не завешенное шторами окно проникал свет фонаря, стоявшего чуть поодаль, в нескольких метрах, за углом. Света этого было недостаточно, чтобы разглядеть подробности обстановки, но его вполне хватило, чтобы держать на привязи призраков, которые только что изгнали Алену из ее собственного номера. Почему ей было невыносимо страшно при ярком свете у себя и не страшно в полутьме здесь, она не смогла бы объяснить, даже положа руку на сердце. Тем более что она так и стояла: схватившись за сердце. И чувствовала, что оно постепенно перестает панически трепыхаться, а бьется все ровнее и спокойнее. И в голове перестал клубиться черный дым ужаса, а постепенно возвращались прежние инстинкты и рефлексы мозга: например, выбралась из бездн подсознания загнанная туда страхом патологическая страсть нашей героини к психоанализу. И она мгновенно нашла объяснение собственному спокойствию. Очевидно, даже таким железным (а может быть, вообще молибденовым или вольфрамовым, словом, отличающимся высокой прочностью) леди, как она, не удалось избавиться от порожденных веками предрассудков: на нормальную женщину соседство мужчины должно оказывать благотворное, успокаивающе влияние… по определению. Даже если мужчины нет в наличии, а имеет место быть только запах его табака.
Нет, в воздухе витал вовсе не изысканный аромат вишневого трубочного табака, который наша некурящая героиня считала одним из лучших ароматов на свете. Пахло довольно простыми сигаретами, может быть, даже какой-нибудь низкопробной «Звездой», однако с этим запахом была связана одна пикантная страничка в жизни Алены Дмитриевой. Страничка эта относилась к тем временам ее многотомной жизни, когда писательницей она еще не стала, а была всего лишь начинающей журналисткой, к тому же незамужней, и звалась просто Еленой Володиной.
В ту пору выпало ей счастье – командировка на Дальний Восток. Кстати, там, на фантастическом БАМе, у Елены случился дивный и кратковременный романчик с одним монтажником-высотником, которого, как ни странно, звали Игорем (такие многозначительные совпадения прошлого с будущим случались в ее жизни не раз и не два, словно бы в подтверждение словам Гете о том, что грядущие события бросают тени перед собой). Самое смешное, что и отношения с тем, давним, Игорем, как и с нынешним развенчанным идолом ее сердца, сводились почти исключительно к потрясающему сексу. Но не о том сейчас речь! Во время той краткой командировки у нашей героини произошел еще один роман, окрашенный уже более высокой духовностью, поскольку героем того романа оказался поэт.
Жил поэт в городе Хабаровске, звали его Виктором, был он невысок ростом, худ, рыжеват, зеленоглаз, неразборчив в любовных связях, словно бродячий кот, несмотря на то (а может быть, именно потому!), что был обременен женой и двумя детьми. И еще был он зол. Люто зол на весь мир и на свою неудачливую судьбу. Но главное, был Виктор изумительно, сокрушительно, невыносимо талантлив, может быть, даже гениален, а потому безудержно спивался, как и водится меж всеми ослепительными провинциальными талантами и гениями. К сожалению, от щедрого множества его стихов, как рифмованных, так и верлибров, которые он предпочитал, в памяти нашей легкомысленной героини остались только рваные строчки: «… безлюдная роскошная тайга – какой простор для жадности и страсти… а где был я в ту ночь, что пьяна голова, разогнутся цветы, распрямится трава… мне кто-то улыбнулся из трамвая, но вспыхнуло стекло, и порвалась…» Алена дальше точно не помнила… в каком-то блеске ветреного мая короткая, но пламенная связь… В общем, кажется, так, а может, и нет.
Влюбилась Алена, то есть тогда еще Елена, в Виктора, как кошка – страстно, но ненадолго, очень ненадолго: во-первых, долго любить этого человека было совершенно невозможно, а во-вторых, она уехала с Дальнего Востока и напрочь его забыла. Только случайно спустя много лет узнала она, что Виктор был убит – вроде бы в пьяной драке. Весть ее поразила, но сильного горя не причинила, слишком далеко ушла она к тому времени от любви к нему, но странным образом в глубине ее души надолго сохранилась обида на человека, который позволил себе так бездарно умереть – при всем своем поразительном поэтическом таланте! И еще дольше – пожалуй, навсегда! – сохранилась у Алены память о запахе сигарет, которые курил Виктор. Название этих простеньких, дешевеньких сигарет она забыла, как и названия его стихов («Звезда»? «Прима»?), а запах помнила. И долгие годы потом, много позже, у нее начинали дрожать ноздри, и сердце начинало дрожать, и ноги подгибались при случайно долетевшем до нее знакомом аромате, и многие мужчины были, наверное, озадачены внезапным жадным блеском в глазах незнакомой красотки.
Вот и сейчас… Неведомо, заблестели ли у Алены глаза сейчас, в темноте не видно, да и видеть было некому за отсутствием человека, выкурившего здесь недавно эту дешевую сигарету, но ощутила она себя совершенно неожиданно враз взволнованной – и в то же время совершенно спокойной, защищенной от всех реальных и нереальных опасностей. И начала осваиваться.
Обстановка соседского номера оказалась совершенно такой, как и номера Алены, а потому она даже в темноте легко отличила от прочих предметов мебели диван, подошла к нему и села. Был он слишком мягок и ужасно неудобен: стоило сесть, как мягкие подушки проваливались, коленки оказывались выше головы, а лежать на нем вообще можно было, только свернувшись калачиком, так он оказался короток. Несколько мгновений Алена повозмущалась тем, что какие-то идиоты выпускают столь неудобные диваны, а другие идиоты их покупают, к тому же в дом как бы отдыха, потом страшно удивилась, осознав, что такие мысли
