конверт, пробежала взглядом текст, всмотрелась в фотографию. Тщательно сличила изображение с оригиналом, точно принимала Нелю на работу в режимное предприятие. Пояснила:
– Почему-то всегда на фотографии ну просто Мэрилин Монро, а в натуре – какая-нибудь зачуханная корова из области.
– Я тоже из области, – зачем-то сказала Неля.
– Да не в этом дело! – махнула рукой женщина, продолжая мерить ее глазами. И вдруг спросила, понизив голос, чтобы не слышала приемщица, которая поглядывала на них с нескрываемым любопытством: – Шрамы на ноге есть?
Неля почувствовала, как запылали щеки. Пока была жива бабушка, она не теряла надежды вылечить внучку, трижды пристраивала ее в ГИТО на операции. Результатом этих операций были такие уродливые шрамы, что Неля распростилась с мечтой носить тонкие капроновые чулки. Она чуть заметно кивнула, с трудом удерживаясь от желания нагнуться и почесать шрамы, которые вдруг начали жутко зудеть, а потом побежать бегом (ну, насколько ей это было доступно, конечно!) прочь отсюда, от этой женщины с ее немигающими глазами и странными, пугающими вопросами.
Но она не почесалась, не убежала, а только кивнула еще раз и с усилием расклеила пересохшие от волнения губы:
– Да. Есть шрамы. Очень уродливые...
Напряжение из глаз женщины внезапно исчезло. Создавалось впечатление, будто растаял лед. Губы растянулись в улыбку. Она повернулась к большой урне, стоявшей чуть позади, около стойки, сунула туда всю пачку только что полученных писем и шумно, с облегчением вздохнула:
– Ф-фу! Надоели мне они все – я тебе сказать не могу, до какой степени!
И, подхватив Нелю под руку, стремительно пошла через зал почтамта к выходу. Нелю она даже не поддерживала, а просто-таки волокла за собой, и та от растерянности неуклюже култыхалась следом, как будто у нее была хромая не одна нога, а обе.
– По... погодите, – наконец-то осмелилась выдавить Неля, – я не успеваю, я не могу так быстро!
Женщина обернулась – и Неля чуть не ахнула: в глазах ее блестели слезы.
– Извини меня, – сказала внезапно охрипшим голосом. – Я так рада – просто передать тебе не могу. Я тебя именно такой и представляла, когда все это придумала. Ты – моя копия. Просто моя копия, понимаешь? Я именно такая в молодости была, а он только от таких тащится. От тебя он просто обалдеет. Главное, ты все делай в точности, как я скажу. И все будет отлично, поверь!
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Комсомольская»!
Алена слабо улыбнулась. Ой, как когда-то хохотали они с Михаилом в киевском метро, внимая вдохновенному голосу из громкоговорителя: «Побережно, двери зачиняются. Наступна станция – «Площа Жовтневой Революции». Наказал же господь людей таким языком... А потом посмотрели на предупреждение, перечеркнувшее вагонную дверцу: «Не притулятися!» – и просто-таки зашлись от смеха, одновременно вспомнив рукомесло какого-то московского остряка, который основательно поскреб буковки на дверце вагона, после чего надпись «Не прислоняться!» стала выглядеть так: «Не слон я!» Рядом, вместо всем известного объявления «Места для детей и инвалидов», значилась остерегающая информация: «Ест детей и инвалидов».
Даже об этих веселых, беззаботных эпизодах думать тягостно до слез. Неужели у нее теперь глаза будут всегда на мокром месте, всегда будет сжиматься сердце при мало-малейшем воспоминании об их с Михаилом жизни? Неужели и впрямь все это ушло в невозвратное прошлое, которое с каждым днем будет все больше отдаляться от Алены, покрываться серой пылью забвения? И не сдуть этой пыли, не вернуть ничего из того счастливейшего, блаженнейшего времени, которое...
И вдруг Алена, резко, словно от невыносимой боли, повернув голову, увидела за стеклом соседнего вагона... Михаила! Михаила, в черном пальто и черной прибалтийской фуражке с высокой тульей, делавшей его похожим на офицера вермахта из какого-то фильма про Вторую мировую. Он стоял спиной к Алене, чуть склонясь к молодой, ослепительно красивой блондинке с огромными голубыми глазами.
В первое мгновение у Алены потемнело в глазах, а потом так и ударило мыслью: «Так вот оно что! Не будь я так наивна, сразу могла бы догадаться, что я и мои недостатки вовсе ни при чем. Здесь непременно должна быть замешана какая-нибудь блондинка!»
В Болгарию он уехал. В Болгарию, надо же!
Что же теперь делать? Устроить сцену? Или, оставшись незамеченной, проследить за предателем? А если она потеряет эту парочку в толчее или, наоборот, окажется слишком близко и Михаил обнаружит слежку? Это Алена никогда ничего и никого не замечает, с головой погружаясь в собственные мысли, а Михаил-то – он все на свете видит! В это время поезд остановился, и пара вышла из вагона. Алена ринулась следом.
Видит? Вот и прекрасно. Сейчас ему будет на что посмотреть!
Алена рванулась вперед и, схватив под руку какого-то мужчину, шедшего на несколько шагов позади Михаила и блондинки, повлекла его вперед, с неестественным оживлением восклицая:
– Пошли скорей, дорогой! Опоздаем же. На такую вечеринку просто грех опаздывать!
Она повисла на руке незнакомца, кокетливо заглядывая ему в лицо, но не видя его, а только замечая боковым зрением, как обернулась на ее возглас сначала блондинка, а потом – лениво, неохотно – ее спутник.
И оказалось, что это никакой не Михаил.
Похож... нет, даже не особенно похож. Пальто похоже, да, а фуражка – один в один, но где были ее глаза, когда она вдруг решила...
Алена только коротко охнула, ощутив, будто в лицо ей плеснули горячим варом. Сердце заколотилось в горле, в ушах зашумело, и до слуха с трудом пробился спокойный, насмешливый голос:
– Девушка, вы меня ни с кем не перепутали?
Она беспомощно уставилась на мужчину, которого держала под руку, сначала отметив только ироническую, но совсем не сердитую улыбку, потом – лукавство в глубине прищуренных черных глаз.
– Перепутала... – выдохнула с трудом. Удалось промолчать и не добавить: «Только не вас!» – Извините, извините меня!
– Да ничего, сколько угодно, – отозвался он так галантно, что у Алены от благодарности едва слезы из глаз не брызнули.
Отвела взгляд, неловко перебросила из руки в руку сумочку. Руки дрожали – ну и уронила ее. Та отлетела под лавку, раскрылась, вывалились ключи, паспорт, косметичка, какие-то бумажки... Алена ринулась к сумке, начала поспешно подбирать вещи, благодаря бога, а может, и черта, ну неважно, кого-то из них, словом, того, кто так своевременно толкнул ее под локоток. И кошелек раскрылся, и монетки разлетелись, до чего удачно! А еще удачно, что случилось это как раз в то мгновение, когда около колонны, где упала сумка, образовался кратковременный вакуум: народ не валил валом, не оттаптывал Алене ее дрожащие руки, которыми она неуклюже собирает свое барахлишко... Она заталкивала вещи в сумочку как попало, мысленно молясь: «Ну уйди, уйди, пожалуйста! Будь человеком! Ну что тебе стоит!»
Подняла голову и обнаружила, что молитвы дошли по назначению: черноглазый незнакомец растворился в толпе.
Господи, да неужели и среди москвичей бывают нормальные люди!
Алена на всякий случай огляделась, но черноглазого и впрямь нигде не было. Очевидно, смекнул, что налицо явное недоразумение, и решил не смущать растрепанную растяпу. Она перекинула сумку через плечо и двинулась к эскалатору, от усталости и облегчения не заметив двух немаловажных деталей.
Во-первых, одна бумажка, вылетевшая из ее сумки, упала не под лавку, а на нее. И какой-то человек в кожаной, короткой, слишком легкой для зимы куртке схватил ее, стараясь при этом не отставать от Алены.
Ступил на эскалатор, зафиксировал глазами фигуру в сером полушубке на несколько ступенек выше, потом развернул найденную бумажку – и невольная улыбка поползла по его тонким губам с отчетливой герпесной болячкой в углу рта.
Под грифом
