взглянуть на его сыновей, на их жалкий вид, чтобы понять, какой он скопидом…
Эпистат остановил говорившего. Он напомнил, что никто не смеет оскорблять членов собрания, и пригрозил ему штрафом, если он не прекратит нападок на Перикла.
— Хорошо, я буду говорить о себе и своих друзьях. Разве мало мы несем расходов, устраивая праздники, состязания, театральные представления, снаряжая корабли? На самых богатых людях лежит и самое тяжелое бремя. Что ж, мы понимаем, что иначе и не может быть в нашем государстве. Но нельзя бесконечно натягивать тетиву — она лопнет, и вы останетесь без оружия.
Перикл любит говорить о равноправии и благоденствии народа. Какое же это благоденствие, если одни всегда будут жить за счет других? Сегодня страдаем мы — смотрите, как бы завтра он не принялся за вас, за всех, кто сколотил скромное состояние.
Перикл защищался. Не просил, не спорил, а терпеливо разъяснял. Наслушавшись разговоров в толпе, он знал заранее аргументы противников и спокойно излагал их, столь же бесстрастно опровергая. Он говорил:
о преимуществах демократии перед другими формами правления, потому что именно демократия защищает весь народ в целом, а не избранных граждан;
о том, что нельзя жить лишь законами предков и считать их непогрешимыми;
о том, что народ, добившись свободы и равноправия, должен уметь воспользоваться своими правами.
— Разве справедливо, чтобы граждане, ежедневно заседающие в Буле, терпели убытки из-за того, что вынуждены поступиться собственными делами? Ведь ныне в Совет избирают не знатных и состоятельных, а обычных, рядовых афинян — и нельзя, чтобы почетная должность становилась для них обременительной. Мне скажут, что недостойно свободного гражданина трудиться за плату. Не будем спорить, так ли это в действительности. Но я спрашиваю вас: разве не жребий избирает членов Совета? Разве они нанимаются работать, думая о выгоде или просто о куске хлеба? Нет и еще раз нет! Все их помыслы направлены на то, чтобы сделать наше государство сильнее и богаче. Они заботятся не о себе, а о демосе, о всех нас — почему же мы не платим им тем же?
Перикл напомнил, что союзной казной по-прежнему распоряжаются Афины и что они вправе брать оттуда деньги по своему усмотрению. Но если понадобится, демос воспользуется услугами состоятельных граждан, которые уже не раз помогали отечеству. Напрасно обвиняют его, будто он стремится уравнять имущество всех афинян. Его возмущает не богатство, а бедность; и пока она существует, ни о каком благоденствии государства говорить не приходится. Разумеется, интересы народа, полиса превыше всего — ради них каждый гражданин обязан пожертвовать всем, даже жизнью. Но нельзя ограничиваться одними жертвами. Государство обязано помнить и свой долг перед демосом. Если оно существует само для себя, если судьба отдельных граждан ему безразлична, оно безнравственно и жестоко. Он же, Перикл, мечтает о справедливости и добре, ибо, как утверждал еще Пифагор, люди получили от богов две блаженные способности — говорить правду и творить добро.
Вождь демоса закончил речь. Он сошел с трибуны и не спеша направился к своему месту. Перикл надеялся, что собрание поддержит его — друзья рукоплескали ему, а противники провожали ненавидящим взглядом. В этой ненависти он увидел бессилие и понял, что победил.
Тогда-то и попросил слова еще один оратор. Старый человек, соратник Аристида, представитель прославленного поколения марафонских бойцов, о которых ходили легенды; он давно не участвовал в политических спорах и редко покидал свой дом, предпочитая иметь дело с папирусами, а не людьми.
Он выступал спокойно, словно рассуждая о научном предмете. Взвешивая доводы «за» и «против», он, казалось, не обращал внимания на присутствующих. Но его слушали с особым вниманием.
— Я не умею и не хочу быть прорицателем, граждане афиняне. Меня не интересует, что болтают о нас за пределами Аттики. И я думаю, что сейчас не время заниматься подсчетами и спорить о чьих-то убытках. Заглянем в суть вещей. Каждый из нас служит отечеству: Служит! Значит, ничего позорного нет, если эта службе будет достойно оценена. Но тогда Перикл непоследователен. Почему же он не предлагает оплачивать труд остальных магистратов? Ведь они тоже целыми днями заняты, отчего страдают их собственные дела. Как же вознаграждать их труд, чтобы не наносить им ущерба?
Пусть мы найдем сумму, которая удовлетворит всех — что дальше? Не случится ли, что должности, которые теперь почетны, станут просто выгодными? А если так, их начнут домогаться, преследуя корыстные цели. И тот, кто обязан заботиться о государстве, станет думать прежде всего о себе.
И еще. Раб повинуется господину, работник — хозяину. Кто платит, тот приказывает, а кто получает деньги — тот угождает. Не боитесь ли вы, что люди, от вас зависящие, постараются ни в чем не перечить вам, говорить и делать не то, что полезно и правильно, а то, что вам нравится? И кто посмеет сказать вам горькую правду вместо сладкой лжи, если за правду придется расплачиваться?
Вот почему я считаю проект Перикла порочным и опасным для государства. Я охотно верю, что Перикл намерен укрепить наш демократический строй. На самом деле он его подрывает. А потому я обвиняю Перикла и готов клятвенно подтвердить, что его предложение противоречит существующим законам и принесет демосу непоправимый вред.
Народное собрание зашумело. В противозаконии обвинили народного вождя! Значит, аристократы решили идти на риск. Если им удастся доказать справедливость обвинения, положение Перикла станет шатким, и, как знать, возможно, возникнет мысль об остракизме. Ведь сам же народ настоял на том, чтобы статья о противозаконии имела такую действенную силу.
Формально афинский демос являлся источником закона и права, и считалось, что он может делать абсолютно все, что сочтет нужным. Он существовал сам для себя, не подчиняясь никому, и потому легко мог превратиться в самодержца, в деспота, капризного, своенравного и несправедливого. Афинские законодатели — от Клисфена до Перикла — отлично понимали такую опасность и пытались защитить демократию от нее самой. Потому-то с малых лет каждому жителю Афин внушалось, что истинная добродетель — служение народу и верность законам. Статья о противозаконии предохраняла от анархии, от того, чтобы полноправность демоса оборачивалась бесправием отдельных граждан.
Любой свободный афинянин мог предложить Народному собранию реформу. И любой мог объявить ее противозаконной — и во время обсуждения, и даже в течение года после того, как ее приняли. Обвинение рассматривал суд присяжных. Если они не соглашались с противником реформы, она утверждалась экклесией и вступала и действие.
Но обвинитель не оставался безнаказанным — его подвергали штрафу в тысячу драхм, если он не получал одной пятой судейских голосов. После трех подобных неудач его вообще лишали права выступать с обвинениями.
Реформатору же, чьи проекты трижды отвергались как противозаконные, тоже запрещали впредь выступать с предложениями, его штрафовали и могли даже осудить на смертную казнь…
Перикл выиграл схватку, и экклесия приняла новый закон.
Поэтому никого уже не удивило, когда он через короткий срок настоял на том, чтобы оплачивать должности 9 архонтов (по 4 обола в день) и 6 тысяч членов суда присяжных (по 2 обола в день — этого хватало на пропитание одного человека). Кроме того, деньги получали эфебы, 1600 городских стрелков, 500 стражников у верфей и 50 на Акрополе, 700 представителей местных властей в Афинах и столько же за их пределами, солдаты гарнизона, тюремная стража, матросы, гребцы.
Для сирот, калек и неспособных к труду выделялось но 1–2 обола в день. Наконец, на государственный счет воспитывались сыновья тех, кто погиб на войне; достигнув совершеннолетия, они получали бесплатно вооружение. Почти 20 тысяч человек получали при Перикле пособие или жалованье из казны. Пусть эти деньги были добыты от союзников, зато никто не мог упрекнуть Афины, что они не заботятся о своих гражданах. Справедливость не может быть одинаковой для всех — эту мысль афиняне усвоили давно и не подвергали ее сомнению.
Перикла обвиняют в том, что он грабит союзные государства. Что деньги, полученные от них, он тратит не на их защиту, а на нужды афинского народа, на укрепление и украшение города, на празднества. Но разве Афины, возглавившие эллинов и сокрушившие персов, не заслужили этого? Да, праздников у афинян много, и обходятся они недешево. Поговаривают, что Перикл таким способом покупает симпатии демоса. Наивные люди! Они не понимают, что пышные торжества — это тоже политика. Во-первых, престиж. Пусть все приезжающие в город убеждаются в том, сколь богата и сильна афинская держава. А во-вторых, давно
