— Что же пишет в той грамоте русский царь Иван?
— В грамоте сказано: «Пока будет жива сноха его, князь Кадышевская жена Девленееля, до той поры владеть ей деревней Кошарь».
— Да пошлёт Аллах милость свою русскому царю.
Девленееля ушла, и время как бы остановилось.
Но вот явился Субулай.
— Все собрались, пресветлый царь, и ждут тебя.
— Приставь к дверям касимовцев, чтобы ни один человек не вышел из них после пира.
Медленно открылись двери в палату, где собрались явившиеся на пир. Шиг-Алей вошёл, маленькие глазки его цепко оглядели присутствующих. Верные касимовцы заняли места за столом в форме полумесяца, края которого охватили другой стол, за которым поместились враги. При виде Шиг-Алея глаза их зажглись ненавистью, злобой. Царь прошёл к особому позолоченному столику, надёжно отделённому своими людьми от недругов. В дальнем конце палаты были два выхода — направо и налево, за дверями которых бесшумно скапливались его люди. Когда они соберутся, Субулай даст ему знать.
Вот он вошёл в палату, низко склонился перед царём.
__ С чем пришёл, Субулай? — громко спросил его Шиг-Алей.
— Пресветлый царь! В этой палате собрались люди, жаждушие твоей погибели.
— Кто они — эти злодеи?
Субулай извлёк из-за пазухи грамоту, перехваченную вчера в степи, стал громко выкрикивать имена тех, кто был в ней упомянут.
— Кукуч итэ[204]. Нас заманили в ловушку! — вскричал мурза Казан. — Будь проклят, Шиг-Алей, во веки веков!
Мурза опрокинул стол и кинулся к выходу из палаты, но внутрь уже ломились с оружием в руках касимовцы. Началась резня. Крики, звон оружия, стоны раненых оглушили Шиг-Алея. Он неспешно покинул палату и направился в свои покои. В ушах звучали слова мурзы: «Будь проклят, Шиг-Алей, будь проклят!» Немало крови было пролито им на своём веку, но впервые он так вероломно зарезал стольких своих единоверцев. И хотя царь оправдывал себя тем, что если бы не он прикончил своих недругов, то они непременно разделались бы с ним, однако нечто непонятное не давало ему покоя.
«Стар стал, — подумалось ему, — о смерти много размышляю. А ведь когда возьмёт меня Аллах многомилостивый в сады Джанят[205], я обязательно встречу тех, кого отправил туда сегодня. О чём говорить будем?»
По первому снегу из Москвы прибыл Алексей Адашев. Шиг-Алей не любил его: ему почему-то казалось, что ближайший советник русского царя хитёр и коварен, хотя взгляд его глаз кроток и честен. Не верил Шиг-Алей и слухам, гулявшим по Москве, будто все свои деньги Адашев раздаёт нуждающимся, причём делает это так, чтобы те не ведали о его великодушии.
«Можно быть щедрым, — думал касимовский царь, — но к чему таиться? Тут что-то не то!»
Вместе с Адашевым в Муралееву палату явился воевода Дмитрий Палецкий.
— Слышал я, — спокойным ровным голосом произнёс Алексей, — что враги вознамерились тебя убить.
— Было такое дело, Алексей, да я велел своим касимовцам перерезать их. Жаль, дружки злодеев разбежались по округе.
Ничто не изменилось в лице Адашева, только уголки губ брезгливо поникли.
— Боярин Иван Хабаров и дьяк Иван Выродков сказывали государю, будто казанцы мало освобождают русских полонянников.
— Есть такое дело, Алексей. Только нельзя мне казнить ослушников: как же казанцы без полонянников станут обходиться? Недовольны они указом государя, ой недовольны! Казнишь кого — тотчас же в волнение придут, повиноваться не будут. Они и теперь уж, после казни заговорщиков, волками на меня смотрят, на улицах Казани собираются толпами и лают словно собаки.
— Сам ты видишь измену казанцев, которые изначала лгут государям московским. Не они ли порешили брата твоего Еналея, а тебя самого несколько раз изгоняли, а теперь намеревались убить? Так нужно непременно укрепить тебе город русскими людьми.
Шиг-Алей задумался. Заманчиво было воспользоваться предложением русского царя, но что-то удерживало его. Одно дело, будучи властелином Касимовского городка, воевать против своих соплеменников и совсем иное, став казанским царём, распахнуть ворота перед извечным неприятелем казанцев. И без того немало разгневал он их.
— Ты вот что скажи царю, Алексей. Прожить мне в Казани нельзя, поскольку сильно раздосадовал я казанцев. Обещал я им выпросить у великого князя Горную сторону. Если меня государь пожалует, Горную сторону даст, то мне в Казани жить можно. Ну а коли у меня Горной стороны не будет, то мне бежать к царю Ивану.
— Тебе уже сказано было, что Горной стороны государю Казани не отдавать, Бог нам её дал. Сам знаешь, сколько бесчестия и убытка наделали государям нашим казанцы; и теперь они держат русский полон у себя, а ведь когда тебя на царство посадили, то с тем, чтобы весь полон отдать.
— Если Горной стороны мне не отдадут, то я вынужден буду из Казани бежать, — уныло повторил Шиг-Алей.
В разговор вмешался Дмитрий Палецкий:
— Если тебе всё равно к государю бежать, то укрепи город русскими людьми.
— Я — слуга Аллаха, Дмитрий, и не хочу против своей веры идти. А и государю изменить не хочу же, поскольку ехать мне некуда, кроме как к нему. Так ты, князь Дмитрий, дай мне клятву, что великий князь меня не убьёт и придаст к Касимову, что пригоже. Так я здесь лихих людей ещё изведу, пушки, пищали в порох перепорчу. Государь приходи сам да промышляй.
— Хорошо, Шиг-Алей, — произнёс Алексей, — завтра мы с Дмитрием отправляемся в Москву, а с тобой останется Иван Черемисинов со стрельцами.
Шиг-Алей был недоволен отъездом царского родственника Дмитрия Палецкого, с ним он чувствовал себя в Казани спокойнее, однако не в его власти было задержать отъезд воеводы.
Солнечный январский день плыл над Москвой. Воздух искрился незнамо откуда возникающими блёстками, и в их радужном сиянии особенно нарядными казались золочёные купола кремлёвских соборов. В рабочей палате царь беседовал о казанских делах с Алексеем Адашевым.
— Скажи нам, Алексей, что нового в Казани.
— Казанцы вот-вот кинутся на Шиг-Алея и прикончат его. Всеобщую ненависть возбудила в людях жестокая резня, учинённая касимовцами на царёвом дворе в ноябре. Когда были мы с Дмитрием Палецким на обратном пути из Казани в Свияжске, то живущие там князья Чапкун и Бурнаш сказывали, что в народе ходит слух: по весне казанцы изменят тебе, государь. А Шиг-Алея татары очень не любят. И мы, уверяли нас князья, государю дали правду, по правде ему говорим, что казанцы непременно изменят, а тогда и Горную сторону будет не удержать. Так государь бы своим делом промышлял, как ему крепче.
Иван Васильевич прошёлся по палате и, остановившись против Алексея, спросил:
— А как нам будет крепче? Может, войска в помощь Шиг-Алею двинуть?
— Вряд ли это поможет, государь, — Алексей хоть и был всегда почтителен к царю, своё мнение отстаивал, не страшась его гнева. — Поддержать силой ненавистного казанцами хана невозможно. Едва войска устремятся к Казани, там вспыхнет мятеж и Шиг-Алея тотчас же убьют, а с ним и русских стрельцов, оставленных с Иваном Черемисиновым.
— Может, внезапно овладеть городом?
— Без ведома Шиг-Алея это вряд ли удастся, а его согласия на ввод русского войска нет, твердит: я — бусурман.
— Дурак он!
— Нынче явились ко мне казанские послы и просили передать тебе, государь, что все казанские люди хотят перейти в твоё полное подданство, если ты выведешь от них Шиг-Алея. Просят они, чтобы ты дал им в наместники боярина своего и держал бы их как в Свияжском городе. Если же ты их не пожалуешь, то
