так тесно, что нигде не было видно пустого места. К кремлю примыкал обширный посад. Под крутым берегом возле Волги расположился Печерский монастырь со своей слободкой. Монастырь стоял на торной дороге, по которой бурлаки тянули суда вверх по реке, поэтому и именовали его — «На Бечеве». Монахи, основавшие монастырь, жили в пещерах, выкопанных в крутом волжском берегу, который время от времени обрушивался, сползал в реку, отчего жилища первых иноков не сохранились, но память о них осталась в названии монастыря.
Ребята проехали на многошумное нижегородское торжище, где глаза разбежались от обилия товаров. Рядом с московскими, ярославскими, муромскими купцами важно восседали кизилбашские[155], бухарские, хивинские, астраханские торговые люди. Продав лошадей и телеги, спустились в нижний посад. Поблизости от реки располагались лавки и амбары с хлебом, рыбой, солью и всякими другими товарами, а чуть дальше — верфи, где стояли готовые и строились разнообразные речные суда — карбасы, учаны, струги, лодки, которые охотно покупали не только русские, но татары и армяне.
— Какое судно надобно добрым молодцам? — весело спросил ребят светловолосый широколицый новгородец; взгляд у него приветливый, располагающий к себе.
— Ищем мы лёгкий струг[156], нам же норовят продать большой карбас, а пошто он нам? — ответил Кудеяр.
— Верно, карбас купцам надобен, а вы-то ведь торговлей не промышляете, вам для иного судно нужно, — нижегородец улыбчиво смотрел на ребят, как будто видел их насквозь.
— Слишком ты догадливый, дядя, а таким в жизни не всегда везёт.
— В нашем деле без догадки да смётки нельзя. Вам куда плыть надобно — вверх или вниз?
— Вверх.
— Ступайте за мной, покажу я вам струг — в самый раз будет.
По узкому проходу между заборами спустились к воде, на которой покачивалось новёхонькое стройное судно.
— Ну как, поглянулся вам мой струг?
— Хорош. Сколько просишь за него, хозяин?
— Немного — всего два рубля.
— Да нам карбас с парусом и бичевом отдавали за полтора рубля, а ты за такую лодчонку два просишь. Совесть-то у тебя есть?
Казалось нижегородец смутился, он и в самом деле заломил цену немалую в расчёте на то, что разбойнички торговаться не будут.
— Сколько же вы дадите?
— Рубль.
— Так уж и быть, уступлю полтинничек.
— Рубль и десять денег, больше не дадим, купим другое судно.
Вознамерившись обзавестись землёй, Кудеяр решил не разбрасываться деньгами, как нередко делал раньше. Нижегородец согласился.
— По рукам, добрый молодец.
Отправив Филю с Корнеем за продуктами на торжище, Кудеяр с Олексой занялись подготовкой струга к плаванию — проверили парус, опробовали вёсла, руль. Катеринка с Любашей навели на судне порядок: натаскали сена, покрыли его холстинами — получились пахучие постели. А потом, не мешкая, развели костёр — сварили из купленных тут же стерлядей уху. Так что когда все собрались, сразу же приступили к трапезе.
Вскоре начало смеркаться, и хотя Кудеяр приказал ложиться спать, чтобы спозаранку отправиться в путь, молодёжь долго не могла угомониться: Филя с Корнеем, закупавшие еду, успели заскочить в кабак и пропустить по чарочке, Олексу же волновало ожидание скорой встречи с родными в Веденееве, с которыми он не виделся четыре года. Корней вскоре ушёл в носовую часть судна к своей Любаше, Кудеяр уединился с Катеринкой, а Филя с Олексой вели на корме задушевную беседу.
— Путь у нас, Олекса, долгий, и днём отоспимся вволю, а сейчас не до сна, уж больно хорошо вокруг. От дивной красоты, сотворённой Всевышним на радость людям, в душе то слёзы вскипают, то песня родится. Хочется взять в руки гусли и громко петь о красоте земли Русской, Волги привольной. Глянь на то облако- померкло оно, и словно тёмный дракон распростёрся по небу, пожрав вечернюю зорю. От воды теплом веет, а река- словно баба во сне разметалась и сладко так дышит.
— А у тебя, Филя, баба была?
— Много их было, я ведь при кабаке жил, а там всякий народ обретается как мужского, так и женского пола. Но ты ведь не про них спросил — много ли проку в кабацких бабах? В молодости о такой девахе мечтается, коя жар-птице подобна. Вот и я так же мыслил в юные годы. Увидел раз в Белозерске девицу — Кузнецову дочь и ошалел от счастья. Она хохотушкой была, мои шуточки-прибауточки по нраву пришлись ей, стали мы встречаться. Да только всё это понапрасну было: посватался к моей красуле купчик — его отец солью в Белозерске торговал, — она меня тотчас же забыла. Что о них, бабах, говорить, глянь, какая красотища вокруг!
— В Белозерске так же лепотно?
— Об эту пору там ночи светлые, глянешь — вокруг всё белым-бело: белая вода в озере, белое небо над ним. Ярмонка там бывала о сборном воскресенье[157] да о средохрестье[158]. А в Кирилловой монастыре ярмонка справлялась во Введеньев день[159], в Успение Богородицы да в день смерти основателя монастыря Кирилла Белозерского[160]. Торгуют три-четыре дня, народ бесчинствует — шумит, песни горланит, драки учиняет, великое бесчестие творит богомольцам, сбирающимся в эти дни в монастыре. И тогда святые отцы били челом великому князю, чтобы запретил он торговым людишкам собираться возле обители. Тот согласился. Ярмонки было прекратились, но вскоре всё пошло по старине, ибо поняли монастырские старцы: не в их интересах изгонять торговых людишек, потому как через них казна монастырская полнилась. Ради денег смирились они с бесчестием. А по мне так хоть каждый день — ярмонка. Люблю скоморошничать, людей забавлять. Схлынет веселье — в душе слёзы вскипают, грустно становится. Слышь, как монахи в церкви всенощное бдение служат, складно поют- век бы слушал.
— Заболтались мы с тобой, Филя, вон уж утренняя зорька проглянула.
— Пора и нам соснуть, Олекса.
Казалось, только на миг глаза смежились, а уж совсем светло вокруг, солнышко припекает. Сели за вёсла, чтобы вывести судно на речной простор, а там тёплый южный ветер вздул парус, и струг своим ходом устремился вверх против течения.
В тот же день слева по борту миновали Балахну у Соли — город, построенный десять лет назад, в бытность Елены Глинской, на месте небольшого поселения. Славится Балахна соляными варницами, принадлежащими посадским людям. И хоть недавно возник этот город, посад его велик и многолюден. Зелёные луга подступили к самым домам.
Отец Андриан открыл книгу с духовными стихами. Ему особенно нравилось стихотворение про Иоасафа-царевнча и пустыню:
