белые клыки. Руум обогнул медведя и деловито покатился дальше. Гризли с рёвом преградил ему путь и ударил по пыльной кожистой поверхности. Удар нанесла могучая лапа, вооружённая когтями острее и крепче наточенной косы. Одного такого удара хватило бы носорогу, и Джим скривился, будто ударили его. Руум был отброшен на несколько дюймов, секунду простоял неподвижно, а потом всё с тем же леденящим душу упорством, не обращая на зверя никакого внимания, двинулся в обход медведя.
Но на ничью хозяин лесов согласен не был. Двигаясь с молниеносной быстротой, наводившей ужас на любого индейца, испанца, француза или англосакса с тех пор, как началось их знакомство с гризли, медведь стремительно повернулся, зашёл сбоку и обхватил сфероид. Косматые могучие передние лапы напряглись, истекающая слюной пасть, щёлкая зубами, приникла к серой поверхности. Джим приподнялся.
— Так его! — прохрипел он, и тут же мелькнула мысль, что это бредовая картина — деревенский дурак, борющийся с ватерпольным мячом.
А потом на фоне серого меха гризли сверкнул серебристый металл — руум действовал быстро и смертоносно. Рычание лесного владыки в одно мгновенье сменилось жалобным воем, потом — клокочущими горловыми звуками, а потом не осталось ничего, кроме тонны ужаса, быстро и неотвратимо засасываемой болотом смерти. Джим увидел, как окровавленное лезвие, перерезавшее медведю горло, возвращаясь в сфероид, оставило ярко-красный потёк на пыльной серой поверхности.
И руум покатился дальше, неумолимый, забывший обо всём, кроме тропы, пути, следа человека. «О’кей, детка, — истерически хихикнул Джим, мысленно обращаясь к мёртвому гризли, — сейчас он получит и за тебя, и за Сили, и за всё парализованное зверьё, и за меня тоже… Очнись, идиот!» — обругал он себя и прицелился в динамит. И очень медленно, очень спокойно нажал на спуск.
Сначала был звук, потом — гигантские руки подняли его и, подержав в воздухе, дали упасть. Он сильно ударился о землю, попал лицом в крапиву, но ему было так плохо, что он этого даже не почувствовал. Позднее он вспоминал: птиц слышно не было. Потом что-то жидкое и тяжёлое глухо ударилось о траву в нескольких ярдах от него, и наступила тишина.
Джим поднял голову. Всё его тело разламывалось от боли. Он привстал — и увидел огромную дымящуюся воронку. И ещё он увидел в десятке шагов от себя сфероид, серо-белый от осевшей на него каменной пыли.
Руум был сейчас под высокой красивой сосной, и он катился к Джиму, а тот смотрел на него и думал: прекратится ли когда-нибудь этот звон в ушах?
Рука Джима стала судорожно искать пистолет. Он исчез — видно, отлетел куда-то в сторону, и его было не найти. Джим хотел помолиться, но не смог, а только бессмысленно повторял про себя: «Моя сестра Этель не знает, как пишется слово Навуходоносор. Моя сестра Этель не знает, как…»
Руум был теперь в одном футе от него, и Джим закрыл глаза. Он почувствовал, как холодные металлические пальцы ощупывают его, сжимают, приподнимают… Они подняли его несопротивляющееся тело на несколько дюймов вверх и как-то странно подбросили. Дрожа, он ждал укола страшной иглы с её зелёной жидкостью — и видел перед собой жёлтое, сморщенное лицо ящерицы с дёргающимся веком…
Бесстрастно, ни грубо, ни заботливо, руум снова опустил его на землю. Когда через несколько секунд Джим открыл глаза, он увидел, что сфероид удаляется. Провожая его глазами, он зарыдал без слёз.
Ему показалось, что прошло всего лишь несколько секунд, прежде чем он услышал мотор гидросамолёта и, открыв глаза, увидел склонившегося над ним Уолта.
Уже в самолёте, на высоте пяти тысяч футов над долиной, Уолт вдруг ухмыльнулся, хлопнул его по плечу и воскликнул:
— Джим, а ведь я могу раздобыть стрекозу, и четырёхместную! Прихвати мы несколько этих доисторических тварей, пока хранитель музея ищет новую добычу, так учёные — это ты точно сказал — отвалили бы нам за них кучу денег.
Запавшие глаза Джима ожили.
— А ведь пожалуй, — согласился он и с горечью добавил: — Так, значит, нечего было мне от него бегать! Видно, я ему, чёрт бы его побрал, вовсе и не нужен был. Может, он хотел только узнать, сколько я заплатил за эти штаны, — а я-то драпал!
— Да-а, — задумчиво протянул Уолт. — Чудно всё это. После такого марафона — и на́ тебе! А ты молодчина.
Он покосился на измождённое лицо Джима:
— Ну и ночка у тебя была! Фунтов десять ты сбросил, а то и больше.
