склоняясь над своими каракулями.
После утренней трапезы Горяин встретился с Глебом, желая побеседовать с ним о своей сестре Ольге.
–?Ты же знаешь, что твой отец и вся твоя родня будут против твоей женитьбы на простолюдинке, – без обиняков заявил Горяин Глебу. – Зачем ты дразнишь Ольгу несбыточными надеждами! Зачем ездишь к ней в деревню?
–?Я люблю Ольгу, – без колебаний ответил Глеб. – Отец мой поупрямится, но все равно уступит мне, ибо моя мать на моей стороне.
–?Ты и мою мать, похоже, на свою сторону перетянул, – проворчал Горяин. – Токмо не верится мне, что Ольга уживется с твоей родней, друже. Не пара она тебе!
–?Такая красавица и не пара мне?! – с притворной обидой воскликнул Глеб. – Иль я, по-твоему, вылитый урод! Боярин Самовлад в молодости тоже увлекся твоей матерью, да так, что они в крестьянской избе зачали тебя, друг мой.
–?Боярин Самовлад помиловался с моей матерью и бросил ее, – хмуро сказал Горяин. – Не хочу, чтобы Ольга через такие же душевные муки прошла.
–?Для меня Ольга бесценна! – с серьезным лицом проговорил Глеб. – Я никогда не брошу ее, богом клянусь!
–?Какие высокие слова! – невесело усмехнулся Горяин. – Вот упрется твой отец и не даст тебе своего благословения, что тогда станешь делать, друже? От матери твоей проку мало, ибо решающее слово не за ней.
–?Пусть я без наследства отцовского останусь, но с Ольгой все едино не расстанусь, – упрямо промолвил Глеб. – По мне, любимая жена ценнее богатства.
Горяин с улыбкой обнял Глеба, проникнувшись к нему невольным уважением.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
УЧЕНИК ЛЕКАРЯ
В конце зимы состояние Самовлада Гордеевича ухудшилось настолько, что никто из дорогобужских лекарей уже не надеялся поставить его на ноги. Все местные врачеватели лишь в растерянности разводили руками. Тогда Давыд Гордеевич вспомнил, что в Смоленске на немецком торговом дворище с некоторых пор обретается очень хороший лекарь-немчин, который берется за лечение любых недугов. Смоленские бояре и их жены, а также тамошние торговцы весьма лестно отзываются об этом немецком врачевателе. К нему едут недужные люди даже из других русских городов, ближних и дальних. Поехал в Смоленск и Давыд Гордеевич, уповая на искусство чужеземного лекаря.
Через три дня Давыд Гордеевич прибыл обратно в Дорогобуж и не один, а с тем самым немецким лекарем. Оказалось, что лекарь-немчин почти не говорит по-русски. С ним был его молодой ученик Клаус, который не только помогал своему патрону приготовлять различные целебные снадобья, но и служил ему переводчиком.
Давыд Гордеевич, недоверчивый ко всем иноземцам, повелел Анне, которая неплохо знала латынь и немецкий, присутствовать при осмотре врачевателями ее отца. Анна должна была наблюдать за тем, что делают лекарь-немчин и его ученик, слушать и запоминать, о чем они переговариваются на своем родном языке.
Немецкого врачевателя звали Губерт. На вид ему было около пятидесяти лет. Он выглядел очень моложаво, был строен и легок в движениях. У него было гладко выбритое лицо, прямой нос с еле заметной горбинкой, проницательные светло-голубые глаза, бледные тонкие губы и квадратный подбородок. Волосы Губерта имели светло-пшеничный оттенок, достигая его плеч. На лбу шевелюра врачевателя была коротко и ровно подстрижена, по тогдашней европейской моде.
Осматривая раненого боярина, Губерт держался спокойно и уверенно. Он задавал вопросы больному и Анне через своего молодого ученика, внимательно выслушивая их ответы. Поняв, что Анна может говорить по-немецки и даже владеет латынью, длинноволосый Губерт и его помошник Клаус прониклись к девушке нескрываемой симпатией.
Внешне Клаус был немного похож на Губерта. Он был так же высок и худощав, имел такое же несколько вытянутое лицо, прямой нос и тяжелый подбородок. Прическа и цвет волос у Клауса были точно такие же, как и у его наставника. Вот только устами и очами Клаус совершенно не походил на Губерта. Глаза у юного лекаря были большие и синие, с длинными, как у девицы, ресницами. Уста его тоже были пухлые и красивые, под стать девичьим.
Тиун Архип, выйдя из боярской опочивальни, с заговорщическим видом шепнул Горяину:
–?Ох и дотошный этот лекарь-немчин! Все-то ему надо знать! На каких травах, на каком меду готовили снадобья батюшке твоему прежние лекари. Сколько раз больной вставал с постели, какой водой он мылся, из какой ткани на его раны повязки накладывали, какую пищу он вкушал, каков был его сон… А помощничек лекарев так и пожирает очами нашу Анну! – Тиун многозначительно поднял указательный палец. – Но и Анна как-то уж слишком благостно на этого юного немчика поглядывает. Как-то слишком дружелюбно воркует с ним! Не нравится мне это.
–?А о чем они говорят? – спросил Горяин.
–?А леший его знает! – пожал плечами Архип. – Талдычат что-то по-немецки!
–?Тебя за какой надобностью вызывали? – обратился к тиуну Давыд Гордеевич, в ожидании сидевший на одной скамье с Горяином.
–?Велено принести яду пчелиного и барсучьего сала, – ответил Архип.
–?Ну, так и исполняй поручение! – сурово произнес Давыд Гордеевич. – Нечего попусту языком чесать! Ступай живее!
Архип слегка поклонился и торопливо скрылся за дверью, было слышно, как вниз по деревянным ступеням быстро затопали его сапоги.
На какое-то время все в тереме боярина Самовлада завертелось вокруг врачевателя Губерта. На поварне для него готовили отдельные кушанья, все его просьбы немедленно исполнялись. Он завел новый распорядок дня для больного, по его настоянию на втором ярусе терема служанки ежедневно мыли полы и протирали пыль во всех покоях. Особенная чистота поддерживалась в боярской опочивальне и в светлице Губерта и его ученика.
Трапезничал Губерт отдельно от всех, за столом с ним могли находиться лишь Клаус и Анна, поскольку первого он постоянно нравоучал, Анне же Губерт помогал осваивать латынь, используя для этого всякую свободную минутку.
Вскоре и Горяин стал замечать, что Клауса и Анну неотвратимо влечет друг к другу. Эти двое постоянно норовили где-нибудь уединиться. Анна перестала по утрам заниматься с Горяином славянской грамматикой, поручив это младшей сестре Пелагее. Горяин и сам испытывал симпатию к Клаусу, который был весьма интересным собеседником. Ему было всего-то двадцать два года, а он уже побывал во многих странах и городах, выучил несколько языков и в том числе польский и русский. Клаус мечтал стать таким же знаменитым врачом, каким был древнегреческий врачеватель Гиппократ, живший на острове Кос.
Примерно в эти же дни в Дорогобуже вновь объявился боярин Войшелк, который привез Федору Юрьевичу ответ от Лингвена Ольгердовича, согласившегося уступить спорные волости дорогобужскому и оршанскому князьям.
По такому случаю Федор Юрьевич закатил пир горой, позвав своих ближних бояр и дружинников. На пиру Войшелк сидел рядом с Федором Юрьевичем, который был с ним необычайно любезен. Однако в этой показной любезности нет-нет да и проскакивали нотки язвительной иронии, словно князь своими полунамеками давал понять всем присутствующим, что милость Лингвена Ольгердовича на самом деле вовсе не милость, а вынужденная щедрость. Это было не по душе Войшелку, который почти не пил вино и сидел слегка нахмуренный.
Такой же хмурый был на княжеском застолье и настоятель главного дорогобужского храма пресвитер Константин. Когда Федор Юрьевич пожелал узнать у священника, что является тому причиной, то в ответ услышал довольно резкий ответ.
–?Чему же мне радоваться, княже? – проговорил Константин. – Ты десятину Церкви не платишь, дружина твоя постов не соблюдает, сам ты с блудницами путаешься при живой жене, у монастыря земли
