вовремя схватить за руку кто супругу, кто дочь, кто сестру, — уже совсем другим тоном поведал толстяк. — Меня зовут Деменей. Я из древнего аристократического рода. Мои предки всегда прославляли Деметру и Кору. Им и в голову не могло прийти поклоняться Дионису да еще столь гнусным способом! Это не священные обряды, а растление жен и дев. Или я не прав?
— Пожалуй, прав, — кивнул Митридат.
— А ты, друг мой, с кем пришел сюда? — спросил Деменей. — С женой или сестрой? Я видел, как ты высматривал кого-то в хороводе.
— Меня уговорила прийти сюда моя тетка, — солгал Митридат, которому было стыдно признаться после всего услышанного, что он пришел сюда с матерью.
— Мой тебе совет, — промолвил Деменей, — хватай свою тетку за руку и тащи отсюда поскорее, едва закончатся эти пляски. Иначе тут будет много желающих затащить ее в кусты. Я слышал, сама царица Лаодика со своим старшим сыном принимает участие в этих игрищах. Если царица и ее сын, позабыв про достоинство, уподобляются простолюдинам, утопившим свой стыд в вине, то что говорить про обычных смертных…
Деменей со скорбным вздохом махнул рукой. Митридат мысленно возблагодарил богов за то, что вовремя снял с головы диадему и остался неузнанным.
«Так вот почему Гистан так не хотел отпускать мою мать в город, — подумал он. — Вот почему среди танцующих женщин так мало знатных матрон».
Наконец тимпаны смолкли, танец закончился.
Как и предсказывал Деменей, женщины с венками на головах толпами ринулись от освещенного огнями храма в темень южной ночи, наполненную густым запахом молодой листвы деревьев. На близлежащих холмах густо росли дубняк, лавр, тис и каштаны.
Вакханки, подбадривая себя кличем Диониса, колотили всех мужчин, попадающихся у них на пути, тирсами и зелеными ветками. Мужчины, закрываясь руками, уступали им дорогу и сами спешили вслед за ними, выкрикивая: «О Лиэй! О Бриарей!»
Шум от множества голосов заполнил долину, проник в дубовые и тисовые рощи по склонам холмов и глубоких оврагов. Среди деревьев, мигая, мелькали факелы; топот ног заглушался прошлогодней опавшей листвой.
Митридат, оказавшийся в потоке бегущих вакханок, был оглушен их криками. Его толкали, хлестали по лицу ветками.
Какая-то пьяная девица повисла у него на шее.
— Пойдем со мной, красавчик, — звала она, страстно прижимаясь к юноше всем телом. — Ты будешь мой Дионис, а я — твоя Ариадна. Идем же!..
Митридат вырвался из обвивших его рук, заметался из стороны в сторону, натыкаясь на бегущих вакханок и получая со всех сторон хлесткие удары ветками. Он искал мать, но ее нигде не было.
Им овладело отчаяние, когда волна кричащих и размахивающих тирсами женщин прокатилась через него и он остался один на примятой траве широкого луга. Крики, женские и мужские, удалялись все дальше в ночь, растекаясь по округе, сливаясь со смехом и визгом.
В черных необъятных небесах перемигивались мириады холодных звезд, далеких и безучастных.
Расстроенный Митридат побрел обратно к храму.
У него горела щека от сильного удара веткой лавра, ныло плечо, за которое его ущипнула какая-то налетевшая на него вакханка. Он не знал, что делать и где искать мать.
На площадке перед храмом, по углам которой горели огни в больших медных светильниках, Митридат остановился, не веря своим глазам.
Ему навстречу шла царица Лаодика.
Сын и мать встретились в центре освещенной площади.
Царица выглядела усталой, но довольной. Завитки волос прилипли к ее вспотевшему лбу. Потерянная во время танца застежка открывала взору белое плечо и часть округлой груди. Миртовый венок, немного сдвинутый назад, придавал разрумянившемуся лицу царицы необыкновенное очарование.
Обрадованный Митридат крепко прижал мать к себе, чувствуя, как колотится ее сердце. От нее исходил слабый запах пота, смешанный с ароматом благовоний.
— Ты потерял меня? — с улыбкой спросила Лаодика, когда сын выпустил ее из своих объятий.
Митридат кивнул, ласково проведя кончиками пальцев по разгоряченной материнской щеке. Все-таки у него самая красивая мать на свете!
— Я не побежала вместе со всеми, — сказала царица. — Полагаю, с меня достаточно и танца.
— Ты права, клянусь Митрой, — промолвил Митридат и, повинуясь необъяснимому сладостному влечению, запечатлел на материнских устах пылкий поцелуй. — А теперь нам пора во дворец, — сказал он и потянул мать за руку. — Поспешим!
Они прошли совсем немного рука об руку, когда Митридат восхищенно вымолвил:
— Мама, ты необычайно хороша в этом венке!
— Так я нравлюсь тебе в нем? — отозвалась польщенная Лаодика.
— Очень!
— Как женщина нравлюсь или как вакханка?
Митридат уловил прозвучавший намек, и в этот миг ему стало ясно, ради чего его мать затеяла все это, сбежав вместе с ним от своих приближенных, толкаясь вместе с ним среди мимов и подвыпивших зрителей, угощаясь дешевым вином возле распахнутых настежь дверей таверн и харчевен. Сколько раз за все это время они прижимались друг к другу, стиснутые в давке, дышали друг другу в лицо, когда вокруг происходило бурное веселье, целовались, возбужденные этим и всем творившемся на празднике. Митридат позабыл про свою робость и стыд в этих шумных хмельных сумерках, часто совсем не по-сыновнему обнимая свою красивую мать, которая вроде бы и не замечала этого.
«Она лишь делала вид, что не замечает, — мелькнуло в распаленном внезапной страстью мозгу Митридата, — на самом деле она к этому стремилась!»
И он, не колеблясь, ответил той, что не спускала с него ожидающих глаз:
— Нравишься как вакханка, но еще больше как женщина!
— Тогда куда мы так спешим, мой милый? — изобразила удивление Лаодика, замедляя шаг.
— Скоро рассвет… — смущенно пробормотал Митридат, стыдясь того, что столь явно выдал свою похоть. — Я думаю, нам лучше проникнуть во дворец под покровом темноты.
— И угодить в лапы Гистана, — возразила Лаодика, останавливаясь на месте. — Этот Цербер не даст нам уединиться, поверь мне.
Кровь прилила к щекам Митридата при этих словах. Так его мать желает его, как и он ее! И не скрывает этого!
— Я знаю, куда нам следует пойти, — продолжила Лаодика с воодушевлением, — там нам никто не помешает.
— А нас не могут узнать? — забеспокоился Митридат.
— Не думаю, — беспечно бросила Лаодика и потянула сына за собой.
Митридат совсем не знал Синопу, поэтому покорно шагал рядом с матерью по спящим улицам города, перешагивая через узкие сточные канавы, обходя повозки, на которых приехали сельские жители, дабы полюбоваться на Дионисии и напиться дармового вина. В некоторых повозках, укрытых от дождя рогожей, спали люди. Из них доносился негромкий храп и неясное бормотанье во сне. Мулы и ослы селян находились в конюшнях у городских родственников и друзей. Не имевшие в городе родни и знакомых держали своих животных в загоне на скотном рынке за небольшую плату.
Сын и мать прошли через этот рынок, расположенный близ южных ворот Синопы. Стража, охранявшая загоны с крупным и мелким скотом, не спала, хотя была изрядно навеселе.
Какой-то воин в сдвинутом на затылок шлеме крикнул Митридату:
— Где ты подцепил такую богиню, парень?
Другой, полагая, что с юношей идет гетера, окликнул Лаодику:
— Ты из какого квартала, красотка? Где тебя можно найти? Митридат хотел ответить грубостью на нахальство стражей.
