Расправив сутулые плечи, великий князь направился к дверям с закругленным верхом, ведущим в женские покои дворца. Его высокая фигура, облаченная в расшитое золотыми нитками длинное платно, с широкими рукавами до локтя, то попадала в поток солнечного света, льющийся в узкие окна, то оказывалась в голубоватой тени. Богато убранное жемчугом и драгоценными камнями оплечье, а также соболья шапка с роскошным верхом, дополнявшие наряд московского князя, блестели и переливались всякий раз, оказываясь в потоке солнечных лучей.
Доставить великокняжескую грамоту в Великие Луки Василий Долматов поручил Тимофею Оплетину, который хоть и недавно стал гонцом великого князя, зато выказал себя в этом деле смелым и находчивым. Дважды нападали на Тимофея в пути лихие люди, коих немало шастает по лесным дорогам, и оба раза он без ран и синяков ускользнул от разбойников.
– Через Волок Ламский и Ржеву не езди, – напутствовал Тимофея Василий Долматов, – города эти входят в удел Бориса Волоцкого. Мало ли что удумают тамошние людишки при виде гонца из Москвы, береженого Бог бережет. Езжай лучше через Дмитров и Тверь, друже. Пусть дорога через Тверь получится длиннее, зато целее будешь.
В Великих Луках не задерживайся, поспешай обратно в Москву с ответом от великокняжеских братьев. И пусть они письменный ответ дадут, а не изустный.
Выехав верхом на коне из Москвы через Фроловские ворота, Тимофей поскакал по раскисшей весенней дороге на север, к верховьям реки Клязьмы. К вечеру он был уже в Дмитрове, где поменял усталого коня на свежего. Из Дмитрова Тимофей выехал рано утром и, обгоняя медленные купеческие обозы, помчался знакомой дорогой в Тверь, куда он добрался уже затемно. Дальнейший путь Тимофея пролегал через Торжок, мимо озера Селигер, по новгородским лесам до быстрой реки Ловать, впадающей в озеро Ильмень. В верховьях Ловати находился город Великие Луки, давным-давно основанный новгородцами.
Городок был невелик даже по сравнению с Дмитровом и Торжком, обосновавшиеся здесь со своими княжескими дворами Андрей Большой и Борис Волоцкий терпели тесноту и острую нехватку провианта. Вздумав бросить вызов старшему брату, они толком не знали, как заставить Ивана Васильевича принять их условия и на какие силы рассчитывать, если московский князь станет грозить им войной. Потому-то мятежные братья с плохо скрываемым беспокойством приняли послание от великого князя, доставленное Тимофеем Оплетиным.
Оба князя со своими телохранителями и челядью расположились в двухъярусном тереме наместника, пустовавшем с той поры, как отсюда бежал вымогатель и притеснитель Иван Оболенский. Поскольку вся дворня мятежных князей и семьи их верных бояр не могли поместиться в тереме наместника, поэтому многие дома в Великих Луках, даже совсем ветхие, были заняты приближенными Андрея Большого и Бориса Волоцкого. Городок выглядел, как пристанище осевшего здесь огромного табора из нескольких сотен человек с женщинами и детьми, со спиханным в повозки скарбом, со множеством лошадей, коров и охотничьих собак.
На то время, покуда мятежные князья будут обдумывать текст письма от великого князя и сочинять ответное послание, Тимофея взял на свое попечение боярин Харитон Осипович Гомза, постельничий князя Бориса Волоцкого.
Семья постельничего ютилась в старом покосившемся доме на соседней улице, узкой и грязной. Прежние жильцы были выселены отсюда в одну из деревень, разбросанных вдоль реки Ловать.
Когда домочадцы боярина Гомзы сели за стол обедать, то к трапезе был приглашен и Тимофей.
По лицам супруги постельничего, ее старой матери, двух его юных сыновей и старшей дочери Тимофей сразу понял, как несладко им живется в Великих Луках. Из яств на столе было горячее варево из квашеной капусты и проса, каравай черного хлеба, немного молока и меда.
Проголодавшийся в дороге Тимофей с удовольствием принялся орудовать деревянной ложкой, уплетая за обе щеки жидкую похлебку с черствым хлебом. Его сотрапезники тоже принялись за еду кто с глухим ворчанием, кто с угрюмым молчанием. Старшая дочь постельничего то и дело поглядывала на Тимофея, лениво жуя хлеб и размешивая горячий капустный суп в своей тарелке.
Опорожнив свою тарелку, Тимофей тоже стал приглядываться к миловидной голубоглазой боярышне.
– Дочка, налей-ка гостю брусничного киселя, а то, похоже, наше молоко ему не по вкусу, – сказал боярин Гомза, сидящий во главе стола.
– Молоко-то скислось уже, а ты его к столу подаешь! – недовольно заметила супруга постельничего. – Да и такому черствому хлебу совсем не место на нашем столе! Его же стальными зубами грызть надо!
– Э, голубушка, ныне и в трапезной нашего князя такой хлеб подают, – невесело усмехнулся боярин Гомза, взглянув на жену. – Скоро и такого хлеба не будет. Амбары здешние пустые стоят, а села в округе все сплошь нищие. Одно слово – голодный край!
Ульяна, дочь Гомзы, принесла из соседней комнаты с печью глиняную кружку, наполненную до краев киселем. Протянув кружку Тимофею, Ульяна нечаянно пролила немного киселя ему на рубаху.
– Ну вот, внучка, суженого себе пометила! – засмеялась теща боярина Гомзы, голова которой была укрыта белым платком до самых бровей. – Эта примета верная!
Ульяна стала пунцовая от сильнейшего смущения. Она вернулась на свое место за столом и больше не глядела в сторону Тимофея, склонившись над своей тарелкой.
– Сколько тебе лет, младень? – обратился к Тимофею Харитон Осипович, отодвинув от себя недоеденный суп. – Из какого ты сословия?
– Родом я из бояр, – ответил Тимофей, – а лет мне уже двадцать пять.
– Женат или помолвлен? – вновь спросил Харитон Осипович.
– Я пока человек вольный, – улыбнулся Тимофей.
– Родители твои где живут? – продолжал выспрашивать Харитон Осипович.
– Померли мои родители во время морового поветрия, когда мне было десять лет, – сказал Тимофей с печальным вздохом. – С той поры я живу в Москве у отцова брата, который состоит старшим конюшим у великого князя.
– Что ж, младень, неплохо устроился твой дядя, – заметил Харитон Осипович. – Отец твой наследство тебе оставил какое-нибудь?
– Две деревни под Можайском на меня записаны со всеми земельными угодьями, – прихлебывая кисель из кружки, ответил Тимофей.
– А много ли смердов живет в тех деревнях? – поинтересовался Харитон Осипович, намазывая мед на ломоть хлеба.
– Двести душ, – проговорил Тимофей.
– Ого, младень! – усмехнулся Харитон Осипович. – Да ты жених-то завидный! У меня вот дочь на выданье, сам видишь, высокая и пригожая.
– И с приданым неплохим! – горделиво вставила теща боярина, которой Тимофей приглянулся с самого начала.
– Роду-племени я знатного, значит, и дочь моя тоже белая кость, – промолвил Харитон Осипович, с улыбкой поглядывая на Тимофея. – Приглядись к моей Ульяне, младень. Знаешь ведь, как в народе говорят, всякая невеста для своего жениха родится. Думается мне, что будете вы с ней отличной парой!
Ульяна раскраснелась пуще прежнего, давясь кислой похлебкой и не смея поднять глаз.
– Свет мой, ты ведь уже пообещал помолвить Ульяну со старшим сыном дворянина Ефима Ремеза, – напомнила супругу мать Ульяны. – Запамятовал, что ли?
– Мало ли что я кому-то обещал! – передернул плечами Харитон Осипович. – Кто такой этот Ефимка Ремез? Отец его был холопом. И дед его холопствовал. Пусть ныне семья Ремезов вольные люди и достаток имеют, однако нам, боярам, они все едино неровня! К тому же я пообещал породниться с Ефимкой под нажимом князя Бориса Васильевича, который благоволит к Ремезам. Никитка Ремез всегда был мне не по душе, злобный он человек! Такой убьет кого угодно и глазом не моргнет.
– Так, Ремезы и есть главные головорезы у нашего князя, – проворчала теща Харитона Осиповича. – И как токмо таких злодеев земля носит!
Если мать и бабка Ульяны, в общем-то, не скрывали своих симпатий к Тимофею, хотя они впервые увидели его, то младшие братья Ульяны были настроены резко против московского гонца. Сыновья боярина Гомзы всем сердцем были на стороне своего князя, считая всех московлян его врагами. Особенно
