Мама

твоих мыс­лях?»

И верно: по ночам даже вела с ней нескончаемые раз­говоры, возражала, доказывала, старалась убедить. Ири­на Петровна давно уже не мешает думать, отодвинулась в прошлое, только иногда вдруг как обожжет: запозда­лым образом пытаешься ей доказать что-то.

А вот теперь — Надя. И это в тысячу раз острее, боль­нее, потому что уже не принципиальный спор о воспита­нии, потому что Надя ворвалась в семью — и знаешь, что Костя тоже не спит и тоже думает о Наде.

Странно было прежде, давно еще, много лет назад. Тогда упрекала Надю в холодности, в равнодушии — да полюби же его! Видишь, как он тебя любит!

И вот что еще странно. Иногда кажется, что Надя к ребенку своему равнодушна... Или это именно сейчас так? Будто отступила ее материнская любовь, когда при­шло другое.

А мне Димку именно сейчас... И Костя Димку сейчас... как ни любил прежде, а сейчас любит больше.

Если Надя когда-нибудь разойдется с Алешей, Вероч­ка останется у отца. Если мы когда-нибудь... с Костей, Димка будет со мной. И не потому, что Костя меньше любит своего ребенка, чем Алексей или я, а потому, что я Димку люблю горячее, чем Надя Верочку.

Вчера встретились на улице... Алеша гулял с Вероч­кой. Димка так и рванулся к ней, смотрит на нее снизу вверх восхищенными глазами. А она, снисходя к его ма­лости и глупости, начала игру в прятки. Раз двадцать, не меньше, пряталась в одном и том же месте, а он радостно ковылял туда, находил ее, взвизгивал от восторга, а по­том прятался сам, примитивно, уткнув лицо мне в колени и закрывая голову моей косынкой.

Один раз она не пошла искать, нарочно, чтобы не­множко поддразнить его. А Димка не выдержал напря­жения, открылся, завизжал, повернулся к ней. А Верочка как раз в эту минуту к нему подбежала. И Димок расте­рялся, заметался, не зная, что делать: кто кого ищет, пря­таться ли ему или Верочку находить. Как раз в эту мину­ту шел Костя с поезда. Димка забыл Верочку, кинулся к нему. И какими глазами Костя посмотрел на Димку, на меня, на Алешу...

А я и Алеша подумали одно и то же: где сейчас была Надя, не ходила ли она на станцию — хлеба купить, на­пример, или к портнихе, за линию?

И Костя знал, что мы оба думаем об этом. Он сейчас же подхватил Димку и пошел с ним в дом, он не мог раз­говаривать с нами.

Надя вот умеет поддерживать светский разговор,— у нее все-таки много от ее матери. А Костя не умеет.

Может быть, не светский, но кое-какой разговор мы с Алешей сумели тогда поддержать.

В столовой тетя Леля спросила:

— Костя, хочешь лимона? У меня есть.

— Нет, спасибо, тетя Лелечка, мне и без лимона кисло.

После паузы:

— Удивительно все-таки, как это получилось?.. Обсчи­тал меня все-таки этот тип!

— Какой тип? Ты о чем, Костя?

— В ресторане, говорю, тот поганец, который нам счет подавал, приписал семьдесят пять рублей лишних!

Тетя Леля наивно изумляется:

— Костя, дорогой, ты спишь, или бредишь, или что? Как же можно приписать к счету семьдесят пять рублей? А вы не заметили?

Молчание.

Да, если к счету приписать семьдесят пять рублей и никто не заметил — какой же был счет?

Одна эта приписка — половина Димкиного пальто. На весь счет ему, пожалуй, можно было бы купить меховую шубку.

В столовой тетя Леля негромко:

— Эх, бить бы тебя, Константин, да некому!

— Это за что же, тетя Лелечка, хочешь бить?

— Сам знаешь.

— Не догадываюсь.

— А ты догадайся.

Про что она: счет в ресторане ее расстроил или даже она что-то уже заметила?

«Даже материально стало труднее...» Вспомнила, кто это сказал: та пожилая женщина, от которой ушел муж. И вот она осталась, опустошенная. Теперь будет жить в сыне — и не знает, как пойдет жизнь.

Просто даже материальные трудности ее угнетают, ра­ботать она не привыкла, специальность ее — жена и мать.

Вообще, видимо, есть женщины-вьюнки и женщины, имеющие собственный крепкий ствол. А есть ли у тебя ствол или нет его, вперед не скажешь. И никто тебе не может сказать вперед. Иногда видишь женщину: сама

гибкость, сама нежность — и вдруг оказывается стойкой в беде. А энергичные, решительные дамы, когда вырвет кто-нибудь колышек, на который они опирались, никнут к земле, как слабые вьющиеся растения.

Спать хочется. Не надо думать. Димка рано проснется. Как хочется поскорее заснуть!

XXII

Еще одно воскресенье пришло... И еще одно...

Днем явились Бочкаревы, как и в тот раз, всем семей­ством. Даже Александра Павловна с ними была. У всех корзины в руках.

Александра Павловна помахала своей корзинкой.

— А мы за грибами. Не пойдете ли вместе?

— Не знаю, как Костя,— сказала Светлана,— а я не могу.

Константин нахмурился:

— Что-то не хочется.

Надя присела на скамью.

— Я вот что еще хотела вам сказать. Костя, тут на днях собирается наш бывший класс. Получилось так в этом году, что многие съехались: кто здесь, кто в Москве. Торжественный вечер хотим устроить. Я думаю, это и те­бе интересно?

— Конечно, я бы рад был всех повидать, но...— Костя вопросительно посмотрел на Светлану.

— Да, есть одно маленькое «но»,— весело продолжа­ла Надя.— И очень деликатное «но». Собираемся на Ар­бате у Люси Смирновой, насчитали человек двадцать, не то двадцать пять, комнаты у нее не такие уж большие, Поэтому постановлено: «женатикам» приходить без му­жей и без жен. А то ведь получится раза в полтора боль­ше. И никто решил не обижаться. Алексей не обижается, я его уже спрашивала. Я думаю, Светланочка...

— Я не обидчивая.

На коленях у Светланы сидел Димка в новом пальто — день был свежий.

— Какое чудесное пальтишко! — сказала Надя.— Ма­териал очень симпатичный. Ты где купила?

— Сама сшила, по выкройке.

— Какой молодец! Просто прелесть как ему идет. Так вот, Костя, значит, решено: жены и мужья не возра­жают.

— Да я... не знаю!

— Ведь сам же сказал, что хочется всех повидать?

— Да, конечно... Ну что ж, хорошо.