Константин. — Лошадь, доставившая меня из поездки по участку, еле держалась на ногах от усталости. Но ничто не могло задержать Мишу. Накормив усталую лошадь и с трудом найдя вторую, пристяжную, мы с Мишей ночью двинулись в Чистополь, откуда на первом попавшемся товарно-пассажирском пароходе я проводил его до Казани. Из Казани он уехал один московским поездом.
За время многолетних мытарств брата по тюрьмам царской России встретиться мне с ним пришлось только один раз — в начале 1908 года во владимирской следственной тюрьме. Добиться этого свидания стоило многомесячных усилий. Благодаря имевшейся у меня явке мне удалось увидеться с некоторыми уцелевшими во Владимире, Иваново-Вознесенске и Шуе товарищами брата по партийной работе и оценить тот огромный авторитет, которым пользовался Арсений в рабочих кругах этих городов».
Екатерина Николаевна (Ольга Варенцова) вскоре поставила хорошую подпольную типографию, в которой большевики регулярно печатали листовки и воззвания. В Шую возвратился Арсений, организация там возросла и окрепла. И к концу октября 1906 года стало ясно, что надо объединять в одно целое действия разрозненных комитетов и групп всего промышленного края.
Варенцова и Фрунзе подготовили съезд девяти организаций, и он в первых числах ноября образовал Иваново-Вознесенский союз РСДРП. Ольга и Михаил вошли в бюро Совета. И теперь в масштабах будущей губернии большевики действовали сплоченно.
Арсений был неуловим для Лаврова, потому что появлялся в Шуе от случая к случаю: бивачная жизнь нелегала носила его по всей округе…
Иван Виноградов из Кинешмы, который вместе с Михаилом Тулиным начал в свое время делать «бомбы»-македонки из обрезков газовой трубы, вспоминал, какое впечатление произвел на него Арсений, приезжавший на исходе весны делать доклад о IV съезде РСДРП в Стокгольме.
Ранним утром, едва взошло солнце, Иван прикатил на велосипеде для встречи Арсения в деревню Беловскую, расположенную рядом с текстильной фабрикой «Ветка». Явиться надо было в дом к рабочему Ивану Кузьмичу Смирнову. Хозяин хлопотал во дворе с самоваром. А когда чай вскипел и на столе появился свежий ситник, хозяин юркнул в чуланчик и вышел оттуда с Арсением: он еще накануне приехал ивановским поездом, но сошел на полустанке перед Кинешмой. Он показался Виноградову молодым слесарем: темная косоворотка, на плечи наброшен поношенный пиджачок. Усики, как у всех молодых мастеровых, и простое лицо. Но осмысленное и красивое.
После завтрака Иван сопровождал Арсения в лес — проселками и перелесками, минуя селения и подшиваловский завод. На поляне, среди молодой поросли, их встретил патрульный.
По дороге и на поляне, пока собирались партийцы, Арсений расспросил Ивана: кто он и чем занимается? И настойчиво советовал учиться.
— Видишь ли, — рассуждал Арсений, — революционеру одного энтузиазма мало. Конечно, без него не обойтись. Но его хватит только на то, чтобы самому сражаться геройски и, если надо, умереть за революцию. А вот вести народ на борьбу без крепких знаний невозможно. Большевик сам должен понимать законы развития общества и толково разъяснять их рабочим и крестьянам. К познанию этих законов надо идти с грамматики, математики, географии. И когда твое революционное чувство соединится с умом, станешь ты настоящим политическим борцом. — Он задумался. — Я вот недосыпаю, живу как на вулкане, а готовлюсь к экзаменам в институте…
На собрании Арсений рассказал о съезде. Но напирал он на то, что реакция торжествует после разгрома декабрьского вооруженного восстания, однако это дело временное: народ воспрянет духом и снова ринется в бой. Ленин призывает к восстанию, и его надо готовить, привлекая на свою сторону крестьян. Все силы — на свержение самодержавия, что бы там ни болтали меньшевики!
Горячая речь Арсения звала к действию. Он уехал, но остался его дух, его вдохновенный призыв. Большевики Кинешмы поддержали платформу Ленина и крепко взялись за формирование боевой дружины.
По рукам вязало оружие: не было и половины того, что требовалось. И тут возник дерзкий план: отобрать его у полиции. Да не так, как делал Павел Гусев со своими ребятами в Шуе, нападая на отдельных стражников ночью. А сразу взять весь полицейский арсенал.
Натолкнул на эту мысль один случай. Костромской большевик Александр Беляев недавно был по заданию в Вичуге и попал там на три дня в канцелярию пристава. Сидя под арестом, он не терял времени даром: запомнил расположение комнат, место, где хранилось оружие, режим полицейской службы. Его перевели в костромскую тюрьму, но вскоре выпустили. Он снова появился в Кинешме и предложил сделать налет на вичугскую полицию.
Арсений узнал об этом и порекомендовал такой вариант: экспроприацию предпримут родниковские товарищи, а дружины Кинешмы и Вичуги будут в сторожевом заслоне.
Начальник родниковской дружины Егор Зайцев с двумя боевиками — Василием Скатуниным и Алексеем Зубковым дважды побывали в Вичуге и хорошо обдумали всю операцию. Арсений дал им последнее напутствие:
— Подходите к месту не все сразу, а по два-три человека, чтоб не привлечь к себе внимание раньше срока. А когда наступит решающий момент, действуйте смело и быстро.
Была ночь. Прошел последний поезд через Вичугу, все затихло на станции и в буфете. Вдруг ввалилась в вокзал захмелевшая четверка. Ее не пустили в буфет, она вышла на улицу и завела драку.
Городовой прикрикнул на них, но они вошли в раж и подступили к нему с кулаками. Перепуганный страж засвистел. Из канцелярии пристава выбежала подмога. Начались зуботычины, и «гуляк» повели в участок. А с ними увязались и оказавшиеся рядом «зеваки». Всей оравой ввалились они в канцелярию. И тут зычно скомандовал Зайцев:
— Руки вверх и — ни с места!..
И полчаса не ушло на то, чтобы перевязать полицейских, заткнуть им рты кляпом, разобрать винтовки из пирамид и засыпать в мешки патроны. Затем — в лес. Там и спрятали оружие, а потом переправили его под Родники в деревню Скрылово, в сарай к рабочему Ефиму Кашину…
Дела шли столь удачно, что Арсений мог себе позволить «роскошь»: уехать в Санкт-Петербург на экзамены.
Еще 3 июня 1906 года он подал заявление в Политехнический институт, и через пять дней его зачислили вновь. А теперь пришла из пишпекского воинского присутствия бумага, дающая ему отсрочку «по отбыванию воинской повинности на образование». С этой бумагой он и отправился в столицу.
Не ведал он, что это последний его вылет на волю из шуйских мест, а то прихватил бы еще месяц и — трудом непосильным, почти каторжным — добрался бы до последнего курса.
С ноября по январь сумел он сдать экзамены за первый, второй и третий курс. Абонировал место в читальном зале института с девяти утра до десяти часов вечера, когда служители гасили огни. Завтракал по-темному, на обед тратил тридцать минут. Пятьдесят шесть суток упоительной, жадной учебы по двенадцати часов в день! В город не выходил, рождество и Новый год встречал в узком кругу верненцев. Перед сном гулял возле института.
С блеском сдал Фрунзе экзамены Максиму Максимовичу Ковалевскому, Александру Александровичу Байкову и Михаилу Андреевичу Шателену.
У Шателена он задержался. Тот все сокрушался, что Россия не строит крупных электрических станций, а деревня не всюду пользуется даже керосином. И вскользь заметил, что у него мало толковых учеников и он бы с радостью приголубил Фрунзе.
— Благодарю за честь, Михаил Андреевич! Но у меня неотложное дело: готовить тот самый катаклизм на Руси, после которого вы сможете строить все, что захотите!..
Исправник Лавров рассуждал на досуге о превратностях судьбы:
— Дозволили думы. Конечно, сверху видней: дума так дума. Народ шебаршится, но это не по моей части. Допустили опасную «игру» в легальные профсоюзы. Никуда не денешься: надо разрешать собрания рабочих по экономическим вопросам. Пусть себе дерутся с хозяевами, лишь бы не трогали государя. А уж коль Арсений и его дружки призывают свергать самодержавную власть — это моя стихия! — И он зеленел от злости, что истинные возмутители спокойствия все еще на свободе.
«Доброхотам» из подлой категории предателей и платным филерам повысил он вознаграждение за
