– Это вам решать. Например, можно посмотреть город, поужинать, сходить в оперу.
– У вас нет денег.
– Ну, здесь платят побольше, чем в Советской Армии. Вдобавок мне присылают из дома – у родителей денег хватает.
В этом месте я следовал указаниям капитана Мак-Минза, который велел не жалеть средств – армия за все заплатит.
– И когда вы предлагаете поехать?
– Завтра – суббота, я весь день свободен. Может быть, после обеда?
– А как мы доберемся до Франкфурта?
– У меня есть машина. – Точнее, подумал я про себя, машину мне дадут, но выглядеть все будет так, будто она моя.
– Так вы говорите, после обеда?
– Ну, скажем, я заеду за вами в полвторого.
В субботу утром мы с капитаном Мак-Минзом составили план действий. Капитан обзвонил кого надо, и в полвторого я подкатил на серебристом «мерседесе» к дому, где жили источники. Увидев машину, Надежда замерла от изумления, а по дороге то и дело поглаживала обивку сиденья.
– Это ваша машина? – спросила она меня.
– Да, она у меня месяца три. Родители подарили на Рождество.
– Но вы же не офицер.
– Здесь это не имеет значения. У нас многие рядовые смотрят на офицеров свысока.
– Но ведь офицеры больше зарабатывают.
– Мы после армии будем зарабатывать столько, что им и не снилось.
Надежда закурила.
– А что вы собираетесь делать после армии?
Ответ на этот вопрос у нас с капитаном Мак-Минзом был отрепетирован.
– Скорее всего, пойду работать к отцу. Он у меня предприниматель.
– Предприниматель?
– Ну да, владелец всякой всячины – сталелитейного завода, судоходной компании, газет, телестанций, ну там кое-чего еще.
– И все это принадлежит вашему отцу?
– Он – главный акционер.
– Но если он такой влиятельный человек – как же он допустил, чтобы вы попали в армию?
– А он этого хотел. Он считает, что армейская дисциплина пойдет мне на пользу. И еще он говорит, что после армии я научусь ценить деньги.
– Но вы же сказали, что денег у вас полно.
– На жизнь здесь мне хватает.
Впервые за все время скучающее выражение исчезло с Надеждиного лица. Черное платье – наверное, единственное, которое у нее было, – на фоне золотистой обивки сиденья – это сочетание странным образом воспроизводило цвета Вандербилтского университета. Миновав Вайскирхен и Унтерурзель, мы въехали во Франкфурт.
– Но если у вас столько денег, – спросила Надежда, – то почему вы работаете официантом?
– Обещайте, что никому не скажете?
– Да-да, обещаю.
– Это наказание.
– За что?
– За то, что я не издевался над людьми, не лгал им и вообще не мог смириться с теми безобразиями, которые творятся в следственном отделе.
– А вы что – были следователем?
– Очень недолго. Я стал противен самому себе и попросил, чтобы меня перевели на другую работу, но мне отказали и вместо этого сделали официантом.
– И вам не обидно?
– Сперва было обидно, потом привык.
– А ваш отец – неужели он ничего не может сделать?
– Отец считает, что мне это полезно. Говорит, что будущие богачи должны знать, как живется бедным.
Мы проехали по Эшерсхаймер Ландштрассе к Старому городу. Не имея понятия, что могло бы заинтересовать Надежду, я решил, что для затравки лучше всего подойдет что-нибудь из области культуры, и показал ей Рёмер[39] и все восемь зданий, составляющих старую ратушу. «Неплохо», – скупо отозвалась она об увиденном. В церкви Св. Павла Надежда спросила, можно ли там курить, в доме-музее Гёте взяла несколько аккордов на клавесине, а потом захотела посмотреть, как устроено кресло, сконструированное самим Гёте, которое, если его разложить, превращается в стремянку. Оба раза мы получили сильный нагоняй от служителя, заявившего, что, если Надежда дотронется до чего- нибудь еще, он нас выпроводит. «Вот и отлично, – сказала Надежда. – Пошли отсюда».
Тогда я подумал, что, может быть, звери покажутся ей более занимательными, чем культурные ценности, и мы поехали в зоопарк. Обезьяны с жирафами слегка позабавили Надежду, но большей частью она продолжала глядеть в пространство. Возле клетки с белыми медведями я ей сказал: 'У меня такое чувство, что вам скучно. Чего бы вам действительно хотелось?'
Надежда глубоко затянулась и, запрокинув голову, выпустила дым. 'Знаете, чего бы мне действительно хотелось? – спросила она. – Мне бы хотелось зайти в какой-нибудь универмаг, а после посидеть и покурить'.
И мы отправились в Карштадт.[40] В самом деле, войдя в магазин, Надежда сразу оживилась. Она вцеплялась во все, что попадалось под руку: в юбки и костюмы, в кофточки и туфли, и продавщицы в ужасе следили за ней, как будто она вот-вот схватит вещи в охапку и убежит. Разведка продолжалась полчаса, после чего Надежда спросила, нельзя ли ей кое-что примерить. Конечно, ответил я, у нас полно времени – и она, поймав меня на слове, тут же нахватала кучу вещей и скрылась в кабинке. Время от времени она появлялась оттуда, чтобы продемонстрировать очередной наряд, и я, разумеется, всякий раз говорил, что это нечто потрясающее. Туалеты большей частью были аляповато- кричащие – то ли это соответствовало ее вкусу, то ли она считала, что на Западе одеваются именно так. Примерив с добрый десяток платьев, Надежда стыдливо потупила взгляд и сказала:
– Хэмилтон, мне надо с вами поговорить. Понимаете, у меня есть только одно-единственное платье, и мне просто необходимо купить себе что-нибудь еще. Не могли бы вы дать мне немного взаймы? Я верну вам деньги, как только получу работу. Не бойтесь, я не обману.
– Ну что вы, конечно, конечно, – покупайте все, что вам нужно, – ответил я. Мой бумажник был туго набит купюрами, которыми снабдил меня капитан Мак-Минз.
Ее лицо прямо-таки светилось, когда она отбирала себе вещи. Было уже поздно, и продавщица начала проявлять беспокойство. В конце концов Надежда выбрала красное платье с красными туфлями, желтое платье с белыми туфлями, шарф, сумочку и кое-что из нижнего белья. Все это стоило пятьсот двенадцать марок и пятьдесят пфеннигов. Мы стали укладывать коробки в машину. Надежда, которая еще вчера горько плакала, сейчас была похожа на ребенка, получившего рождественский гостинец.
– Теперь посмотрим, что скажут наши немцы, когда меня увидят, – произнесла она, и хотя я был уверен, что немцы даже не заметят ее обновок, то, что Надежда думает иначе, меня обрадовало.
– А. теперь я хочу посидеть и покурить, – сказала Надежда.
В кафе, расположившемся на самом верху старинной каланчи, Надежда заказала себе чашечку кофе с двумя кусками Schwarzwalde Kirschtorte.[41]
– Расскажите мне еще про Америку, – попросила она. – Где вы живете? Что у вас за семья?
– Может, хотите посмотреть фотографии?
Надежда даже отложила сигарету, когда я вытащил из бумажника пачку довольно-таки потрепанных фотографий – как будто я таскал их с собой не год и не два. Фотографии эти я получил только утром от капитана Мак-Минза.
