Стукнуть как следует кулаком.
— Не может быть!
— Я просто проверял тебя. Испытание ты не прошла.
— Ничего удивительного. Не ждешь же ты, что я проникнусь симпатией и доверием к тебе, твоим людям, если ты так бесцеремонно пренебрегаешь чувствами и желаниями других.
— Ты ведь не знаешь, с кем имеешь дело, верно?
Почему? Знает. Он бандит и похититель, и не самое мудрое решение — с ним ругаться, но она слишком разозлилась, чтобы прислушиваться к доводам рассудка.
— Ты не имеешь права устраивать подобные испытания.
— Конечно, имею. Это умно. Это стратегия. Следует знать о чужой слабости и силе.
— И ты думаешь, что знаешь о моей?
— Тебе нельзя доверять. — Его губы презрительно сжались. — Но, с другой стороны, немногим вообще можно.
Его отношение просто возмутительно!
— У тебя ужасные взгляды на жизнь.
— Практические. Помогают мне и моим людям выжить.
Снаружи заговорили, в палатку вошел давешний старик с подносом. Поставил его на ковер и удалился.
Тэа указал на поднос.
— Поешь со мной. — Тон не приглашения, а приказа.
— Я не голодна. — Она все еще переживала утрату фотографий. Так много работы! Потеря невероятных масштабов.
— Тебе надо есть, — прищелкнул он пальцами. И уселся на ковер.
— Никогда не встречала бербера грубее, — пробормотала Телли себе под нос, но знала, что он расслышал — по брошенному взгляду.
Тэа взял маленькую лепешку.
— Бывают и хуже.
Она следила, как он ест. Глаза жгли непролитые слезы, голова кружилась. Необходимо поесть, еще больше — попить, но она боялась, что ей станет дурно, что нервная система не выдержит напряжения.
— Что мне сделать, чтобы ты вернул снимки?
— Я не хочу обсуждать эту тему.
— Это важно…
— Больше нет. Здесь ты фотографировать не будешь.
— Тогда что я буду тут делать?
Он окинул ее долгим непонятным взглядом.
— Ничего.
— Ничего?
Тэа беззаботно пожал широкими плечами.
— Я не собираюсь заставлять тебя что-то делать. Мне теперь абсолютно ясно, что следует подождать.
— Чего?
— Правды. Она выявится. Так всегда происходит.
— Но, возможно, понадобится большой срок.
— Именно. Поэтому тебе следует быть готовой наслаждаться жизнью в пустыне на протяжении неопределенного отрезка времени.
— Неопределенного?
— Если ты не предпочитаешь сказать правду сейчас. Женщина.
— Я уже сказала тебе правду, и меня зовут не Женщина, а Телли.
— Никогда не слышал имени Телли. Это не имя. — В его глазах блеснул огонек, уголок рта шевельнулся — он почти улыбнулся. — Я буду звать тебя Женщина.
Неизвестно, что возмутило ее больше всего — его слова, тон или огонек в глазах.
— А я не буду откликаться.
— Будешь. — В глазах Тэа теперь полыхало пламя. — Даже если потребуются многие дни. Недели. — Он поколебался, темные глаза словно производили ее оценку. — Годы.
Ее щеки обожгло жаром.
— Только не годы!
— Однажды ты откликнешься, Женщина. Возможно, мысль тебе неприятна, но это правда. И чем скорее ты примешь ее, тем лучше для тебя.
Ей хотелось кинуть в него чем-нибудь. Чашкой чая. Подносом. Подушкой. Он поразительно самодоволен. Нестерпимо высокомерен.
— В таком случае, мне следует называть тебя Мужчиной?
Его слабая улыбка померкла.
— Ты очень дерзка для женщины. — Тэа молча смерил ее взглядом. — Можешь звать меня Тэа.
— Почему у тебя должно быть имя, а у меня нет?
— Я привез тебя сюда, что накладывает на меня определенные обязательства, и потому ты — моя женщина.
— Какая-то чушь.
— Только это имеет значение для моего рода.
— Будь добр, не называй меня своей женщиной. Я не твоя. Я ничья и не шпионила за тобой на рынке. Зачем? Я даже не знаю, кто ты такой. Какое мне дело до группы оборванцев, ворвавшихся в город верхом? Пусть я американка, — она намеренно подчеркнула последнее слово, — но и у меня есть определенные принципы.
— Оборванцев? — почти прошипел он.
Телли скрестила руки на груди, мятежно вскинула голову.
— Даже ваши лошади чумазые.
— Вот уж нет, — яростно возразил Тэа. — Наши кони — чистокровные арабские скакуны. Мы сами их выращиваем.
— Вы все грязные.
— Погляди на себя.
— Я бы вымылась, если б мне позволили. Предпочитаю чистую одежду, но не думаю, что ты украл для меня сменное белье.
— Зато у меня есть нож, — пробормотал он, — чтобы избавиться от твоего поганого языка.
Ей бы стоило испугаться, но страха почему-то не было. Возможно, он огромен и неистов, но не кажется жестоким или похожим на человека, который походя отрубает языки.
— Суть в том, что я даже не заметила, как вы появились в городе. Меня интересовали только играющие дети. И все, чего я добиваюсь, — разрешение уехать в Касабланку.
— Почему Касабланка?
— Это следующий пункт моего маршрута.
— Касабланка — опорный пункт мятежников.
Телли вздохнула.
— Ты явно одержимый.
Он некоторое время внимательно разглядывал ее лицо. Потом приподнял за подбородок, повернул так и этак.
— Тебе что, тридцать лет? Больше?
Она попыталась вырваться, но не смогла. Пульс подскочил, кожа загорелась. Его прикосновение ей не понравилось.
— Только что исполнилось тридцать — тихо проговорила она.
— Ты не носишь кольца. — Он продолжал исследовать ее лицо. — Твой муж умер?
— Я никогда не была замужем.
