Почувствовав на горле когти смерти и услыхав ее жужжанье тусклое, он радость власти потерял.
— Я больше не хочу командовать, — сказал он. — Горек власти плод, когда приходит пораженье. Все забывается, добра народ не помнит и судит лишь последний, глупый шаг. Я не могу командовать. Не знаю я, что делать дальше.
Здесь сможет властвовать и править только тот, кто власть имеет над дождем, а мне такое не по силам. Дождь могут вызвать только боги. Я уже сделал все, что мог.
— Ты сделал преступление, — ему ответил Уэмак. — Ты уговор нарушил, предал нас по злодейски.
— Великая нам требовалась жертва, — промолвил тихо Топильцин.
— Себя ты в жертву не принес, ты жертвовал чужим страданьем. И не богов, а собственную злобу ублажал.
— Пусть так, — ответил Топильцин, — но я раскаянья не признаю. Ведь должен кто-то был за Тулу пострадать. И быть верховным управителем я больше не желаю!
— Да, Топильцин, вернее: ты не можешь! Ты уже мало значил, но даже малость эту взял у тебя Кецалькоатль. Все видели: он мог тебя убить, но сжалился.
— Да, это так. Я думаю, вожди должны собраться и решить, как надо поступить со мною.
— Мы все уже собрались здесь и скоро вынесем решенье!
Посовещавшись, люди знатные явились к Топильцину, который ждал их, сидя на полу, в пространство устремив невидящий потухший взор.
— Мы приняли решенье, Топильцин. Командовать не сможешь ты! И не сумеешь! Мы выдадим тебя Кецалькоатлю. Пусть он тобой распорядится, как захочет. Мы ждем больших событий. Пока же станем властвовать сообща. Так будет.
— Будь что будет! Мне все равно, — ответил Топильцин.
И все пошли к Кецалькоатлю. Он сидел, поджавши ноги, в храме на Пирамиде, перед воздвигнутым им вновь крестом, а рядом в глиняной жаровне благоухал копаль. Шел день пятнадцатый, как он затеял пост и умерщвленье плоти. К той поре Кецалькоатль уже заметно постарел. Седые пряди высветились в волосах, а под глазами пролегли глубокие морщины. Двадцать шесть лет провел он в этих землях, люди все так же его чтили и перед ним благоговели.
Знатные Тольтеки на Пирамиду поднялись, когда спустился вечер. И Топильцина привели с петлею веревочной на шее. Кецалькоатль сидел, как статуя, с закрытыми глазами. Теплый ветер чуть колебал его седую бороду, которая до заточения была как смоль черна.
— Послушай, господин, — промолвил Уэмак, — всем тем, что нам дает земля, не управляет больше Топильцин, плоды и спелое зерно не раздает. Он власти не имеет и больше властвовать не хочет. Мы тоже не желаем власть оставлять ему. Теперь ты к нам вернулся, ждем приговора твоего: скажи, что делать с ним, как дальше быть.
— Снимите петлю. Развяжите. Не зверь он — человек заблудший, сраженный властью и убитый жизнью. — И, обратившись к Топильцину, проговорил спокойно: — Снова тебя я вижу, как увидел в тот далекий год, когда ходил за мной ты в горы, где я впервые покаянье за грех свой приносил. Я искупал тогда свое насилие над человеком, теперь страдаю я за муки этой иссушенной земли. Тебе немало зла я причинил, как видно, Топильцин! И как должна испортиться твоя душа, чтобы считал ты добрым делом убийство сына моего! Который день об этом размышляю. Ты — как сама земля Анауака, куда я внес одно смятенье, почувствовав себя источником добра. Пришел я раньше времени на эти земли, словно спора, случайно залетевшая и погубившая посевы. Принес я вред, распространить добро желая. Кто знает, может быть, и можно, распространяя зло, творить добро! Что злом считать, а что добром? Что и кому важнее? Ты сейчас несчастен, Топильцин, ты распростерт пред пленником своим! Но стал ли счастлив пленник? Несчастны все мы, все обитатели земли, несущие прекрасный светоч совести и разума, но каждый шаг свой мерящие злом и горем. Нелепо мир наш сотворен! Не знаю, почему, зачем приходят к нам страдания: от них хотел людей я уберечь! О сын мой! О Тольтеков дети!
Молчал окаменевший Топильцин, уставясь в землю.
— Что нам делать? Что будет с Топильцином? — Тольтеки спрашивали.
— Следует ли суд вершить Кецалькоатлю и на этот раз? — спросил и он. — А не придется ли судить мне брата? Вы требуете приговора. Но в чем винить его? Иль в том, что сам лишился власти? Тогда уже понес он наказанье.
— Приказывай, что делать с ним, — стояли на своем Тольтеки.
— Себя судить я только вправе.
— Но он сгубил твоего сына. — Они сказали.
— Боль моя не утолится никакою местью, — тихо ответил им Кецалькоатль. — Разве могу возмездием утешиться? Скажу еще: я не желаю утешений! Хочу я сам распорядиться своим горем, боль терпеть, лишь бы на эти земли дождь вернулся. И если воля добрая на свете ценится, считается хоть малой добродетелью, желаю я за дело общее страдать, за то, чтобы вода опять пришла в Анауак. Ни мести не хочу, ни наказания, ни утоленья боли! Хочу, чтобы вернулся дождь на эти земли! Дети Тольтеков будут пить воду, или себя предам я смерти. Я не судья ему, Тольтеки! Оставьте одного меня с моим страданием по доброй воле, не надо больше говорить ни слова.
В молчании благоговейном они спустились с Пирамиды. Шел вместе с ними Топильцин, он снова стал одним из них. Петля, душившая его, осталась наверху, как задремавшая змея, и на нее смотрел Кецалькоатль. Шло время, он смотрел, не мог глаз отвести. Потом подумал про себя: «Пойдут дожди, тогда опять змей оперится Топильцина».
А Топильцин, сжав плотно губы, сдерживая слезы, молча плелся к домам своим.
На день двадцать шестой поста Кецалькоатля подули сильные ветра. Поднялись в небо вихри пыли, закрылось солнце пеленой. «Соединяются опять земля и небо, — радовались люди. — Зло уходит. Кецалькоатль призвал к нам ветер. Скоро ливень протянет руки нам!» И снова родилось доверие.
А наверху, на Пирамиде, Кецалькоатль раковину взял, разбил и половину себе на грудь повесил. Так родилось «Сокровище ветров»[27]
На день сороковой поста вдруг наползли со всех сторон большие тучи, ожили и загрохотали небеса. И хлынул дождь, могучий дождь. Народ пошел наверх, к Кецалькоатлю, — люди увидели, как он рыдает. Дождь и слезы, слившись, каплями сверкали на совершенно белой бороде.
— Ты дождь нам дал, Кецалькоатль!
— То сын мой воращается. Вы принесите мне маисовый початок, что первый родится в Анауаке.
Когда маис созрел, ему початок дали, и он с тех пор его носил на сердце рядом с «Сокровищем ветров».
Его вниз с Пирамиды на носилках под звуки флейт и тепонацтле, под радостные крики опустили, и тут Тольтеки вдруг увидели, что стал Кецалькоатль стар. Был подпоясан он веревкой, что сдавливала шею Топильцина, и Топильцин знак понял, покорился и в свите его слуг-кокомов с Кецалькоатлем был до самой смерти, что наступила много позже. Крест с Пирамиды тоже сняли, поставили опять на площади и стали чтить как божество дождя и ветра.
Так через двадцать и шесть лет после того, как поселился он на здешних землях, Кецалькоатль понял, что возвратился снова на позабытую дорогу Дерева Вселенной.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ТЕСКАТЛИПОКИ
В пещерах древних, в северных краях, где в заросли колючие сплетаются кусты и дуют леденящие ветра, готовились жрецы вернуться в Тулу, где они не были полвека и два года, после того, как править начал там Кецалькоатль. Жрецы вернулись, но не те, кто изгнан был, а дети тех и внуки и тогда, когда звезда Кецалъкоатля закатилась. В период засухи в пещерах возродился бог Тескатлипока под видом мальчика по имени Титлакуан, и это он привел их всех обратно.
С теченьем времени скопилось много люда разного в пещерах горных: детей родилось множество, а многие пришли издалека, и стал господствовать там культ Тескатлипоки.
— Сам по себе ты ничего не значишь, сын наш, — так говорили там Титлакуану. — Жизнь твоя не значит ничего. Пришел ты в мир, чтобы дать силу Солнцу, которое питать ты должен кровью врагов заклятых. Много врагов у Солнца нашего в Миктлане; надо Солнцу божественный напиток пить, чтобы торжествовать победу. Так живем, таков обряд, таков у нас порядок. Цель жизни человека такова: вином
