Михаил покраснел. Рано или поздно пришлось бы отвечать за свое вторжение, бесконечно избегать этой темы невозможно.
– Да, так вышло…
– И что ты там унюхал?
Михаил промолчал, краем глаза замечая оживление в салоне. Макушка Людмилы Кремер переместилась ближе к проходу, Валя проснулась, посмотрела в окно и, наткнувшись на ширму, кажется, глухо выматерилась и снова закрыла глаза, колдун Иванов обернулся назад, пугливо осмотрелся и вернулся к своим мыслям. Оператор направил в хвост салона объектив своей камеры и вопросительно уставился на Михаила.
Миша утвердительно опустил ресницы.
Оператор начал снимать.
– Что молчишь? – шипел Рустам Имранович. – Любишь рыться в чужих мозгах?
– Обожаю.
– Ты извращенец?
– Нет, я экстрасенс, практически психолог.
Шайдуллин ухмыльнулся. Он закипал слишком быстро, Михаил не ожидал такой стремительной перемены. Очевидно, сказывалось приближение к месту преступления.
– Ну так что ты нарыл там у меня, практически психолог?
Михаил сделал паузу, тщательно подбирая слова. Когда имеешь дело с такими, как Шайдуллин, нельзя ошибаться даже в мельчайших нюансах интонации, иначе ты рискуешь превратить висящее на стене бутафорское ружье в действующую пушку, которая начнет палить в разные стороны без разбора.
– Нарыл одиночество, – сказал Михаил. – Нарыл озлобленность. Нарыл то, что вы скрывали много лет.
Имранович помрачнел – на лицо просто наехала черная туча, грозящая разразиться ураганным ливнем.
– Интересно, интересно, мой юный друг, что же это я скрывал много лет и от кого? А?
Михаил промолчал. Он всматривался в его глаза, но на этот раз не с целью вывернуть наизнанку его душу. Он просто смотрел в глаза человека, которому когда-то серьезно не повезло в жизни. Невезение это сначала тянулось за ним, словно привязанная к хвосту кошки пустая консервная банка, затем, не получив отпора, стало бежать с ним рядом, как верный пес с хозяином на утренней пробежке, а под конец и стало забегать далеко вперед и поджидать его за каждым поворотом и за каждой дверью, которую он пытался открыть. Глаза были бездонны…
Имранович не выдержал, отвернулся и тут же наткнулся на горящую красную лампочку видеокамеры.
– Прекрати снимать, – фыркнул он.
Оператор не подчинился. Тогда Имранович повысил голос:
– Я сказал, прекрати снимать, парень!
Пассажиры стали поворачиваться в их сторону. Оператор оторвал взгляд от видоискателя, испуганно посмотрел на экстрасенса.
– Выключи эту чертову камеру, пока я тебя не прибил! – взревел Рустам Имранович и бросился на парня с кулаками.
Трудно представить, что бы он с ним сделал, если бы не запнулся о какую-то металлическую стойку и не растянулся в проходе между креслами. Он упал на бок как раз возле колдуна Иванова, вскрикнул от боли, прикрыл лицо руками и затрясся.
Кажется, он плакал.
«Оказывается, нам ничто человеческое не чуждо», – подумал Михаил и нехотя отправился на помощь.
– Вставайте, – сказал он, склоняясь над пострадавшим и протягивая ему руку. – Вставайте и приведите себя в порядок, нам скоро работать.
Имранович оттолкнул протянутую руку, сел, тыльной стороной ладони вытер слезы. Превратившиеся в зрителей пассажиры хранили гробовое молчание. Они словно все понимали без слов, читая какие-то невидимые субтитры.
«Ну да, мы же все тут экстрасенсы, – подумал Миша, – причем не хухры-мухры, а серьезные ребята. Мы сами все чувствуем».
Но на всякий случай он пояснил:
– Не обращайте внимания, это нервы.
Экстрасенсы сделали вид, что поверили.
Более или менее успокоившись, Рустам Имранович все-таки поднялся на ноги и проследовал к своему месту. Поразмыслив секунду, он сел чуть дальше от Михаила, в противоположный угол. Михаил не возражал.
Ах, какие мы нежные, какие мы ранимые. Ах, как мы боимся проникновения в нашу личную жизнь, ах, ах, ах… Черт возьми, почему он не вломил ему по полной программе здесь же, на месте – да так, чтобы голова взорвалась, как арбуз! Это было бы справедливо.
Михаил закрыл глаза, попытался успокоиться и окружить себя воображаемым железным щитом. Никто не должен видеть и чувствовать его состояние, потому что это может здорово навредить общему делу.
Он не успел. Автобус остановился и заглушил двигатель.
– Приехали, – крикнул из-за ширмы водитель.
Петр Иванович Суслопаров восходил на свою Голгофу… Сравнение, конечно, не в мою пользу, но что вам за дело, какая у меня Голгофа? Она, между прочим, у каждого своя: кто-то берет на себя грехи всего человечества на две тысячи лет вперед, даже не подозревая, сколько дерьма может наворотить человечество за этот срок, а кто-то платит за скромные удовольствия, выпавшие на собственную задницу. Вот только не надо мне ваших оваций и уж тем более камней, я как-нибудь сам, под свой аккомпанемент…
Он миновал третий этаж, постоял, послушал. Ни черта не было слышно, все заглушали удары сердца и шумное дыхание. Стар ты стал, Петр Иваныч, стар. Сначала ты стал пенсионером, и это тебя серьезно огорчало, но теперь выясняется, что те огорчения ни в какое сравнение не идут с нынешними. Ты теперь не просто пенсионер, ты теперь еще и старая развалина, и впереди у тебя – конец тоннеля без всякого божественного света.
«А потом вы все будете гореть в аду! В аду, чертовы выродки, и всех ваших благих дел не хватит, чтобы купить там жалкий стакан воды!»
Он вспомнил проклятие Агнессы, и по спине побежали мерзкие холодные мурашки. А ведь до этой безумной бабы остался один этаж, всего два несчастных пролета, и, чтобы попасть в собственную квартиру и забаррикадироваться, нужно пройти мимо квартиры Агнессы, а у нее за дверью что-то происходит, в этом нет никаких сомнений. Он слышал даже отсюда, как там у нее в прихожей что-то шевелится, что-то большое и мохнатое, поводя усами…
«Тьфу, кретин, ничего там нет и ничего там не происходит, топай спокойно к себе домой и забудь эти идиотские страхи. Она всего лишь одинокая и несчастная баба, слетевшая с катушек, мало ли таких в нашем доме? Да их навалом кругом! От каждой будешь шарахаться, старый дурак?
Ага, не каждой из них твой племянник при твоей молчаливой поддержке надавал по башке. Молись, чтобы у нее действительно не было родственников, которые могли бы выяснить, что случилось, и принять соответствующие меры. Тогда ты будешь не просто пенсионер и не просто старик, но еще и каторжник. Тьфу, прости господи…»
Суслопаров убедился, что дыхание нормализовалось и сердцебиение пришло в норму, и двинулся дальше. Он миновал один лестничный пролет, остановился на промежуточной площадке, посмотрел вниз в маленькое окошко, расположенное почти у самого пола. Женщины на крыльце продолжали трепать языками, и Петр Иваныч был уверен, что они ушли очень далеко от первоначальной темы разговора. Интересно, что они обсуждают сейчас? Цены на продукты или какое-нибудь телевизионное «мыло»? Им ведь на самом деле по барабану, что происходит у соседей.
