возрасте обижаться на молодежь как-то не очень солидно.
– Как там наш проект века? – спросил Шайдуллин после серии светских и ничего не значащих вопросов-ответов. – Собираются продолжать?
– Нет. Завтра снимаем последний «развод» с Самариным, и все. Насколько я знаю, их генеральному директору Соколовскому стоило немалых трудов уладить проблемы с местными властями, поэтому он распорядился подготовить небольшую заключительную программу и отправить съемочную группу в бессрочный отпуск.
– Разумно, – согласился Рустам Имранович. – Мне тут звонила сегодня Садовская, просила дать небольшое интервью, но я послал ее на фиг. Нельзя до бесконечности делать бизнес на мертвечине, пора бы и отвечать…
Миша кивнул. Они немного посидели молча, стараясь не пересекаться взглядами. Михаилу все еще было стыдно за его вероломное вторжение. В конце концов, кто он такой, чтобы судить кого бы то ни было?
Шайдуллин, видимо, устал переводить взгляд с потолка на окно и обратно и посмотрел на Михаила:
– Ты вот что, Миш… Ты не бери в голову. Я знаю, парень ты хороший и намерения у тебя благие, так что я не в обиде.
Михаил покраснел.
– В конце концов, я заслужил то, что имею, поэтому стараюсь относиться ко всему философски. Не всегда, конечно, получается, но я не опускаю руки. Тебе, коллега, тоже рано или поздно пришлют счет… Так что я не в обиде.
– Спасибо.
– Не стоит. Ладно, парень, не буду тебя задерживать, иди уж.
Рустам Имранович протянул руку. Миша ее пожал, и на этот раз не ощутил ничего, кроме благодарности, – никаких этих дурацких трюков, обычное человеческое рукопожатие. Давненько у него таких не было.
С Людмилой Кремер он не хотел общаться категорически. Он старательно прятался от нее на съемочной площадке, пока осветители и декораторы готовили зал для записи, уходил на «перекур» во дворик телекомпании, сбегал в кафе выпить чашку чая, затевал с кем-нибудь ничего не значащий разговор, но все это не могло продолжаться бесконечно.
В конце концов, когда подошло время съемки, все участники этого странного незаконченного шоу стояли полукругом перед ведущим Кириллом Самариным и Кремер заняла место по правую руку от стоящего на краю Михаила. Ну в самом деле, не посылать же ее прямым текстом к чертовой матери.
Сначала все молчали. Самарин, явно разочарованный таким поворотом событий, сегодня не шутил и не строил глазки. Он просто обвел экстрасенсов унылым взглядом и вполголоса произнес:
– И осталось их только пятеро…
Валя закашлялась, Сергей Никанорович и Наталья Платоновна стали о чем-то тихо переговариваться. Команды «Мотор!» все не было.
Воспользовавшись паузой, Кремер взяла Михаила за руку и, не поворачиваясь к нему, спросила:
– Вы чем-то расстроены, Миша?
Он высвободил руку.
– Есть немного.
– Чем же? Мы ведь закончили это дело, и закончили вполне успешно.
Миша усмехнулся:
– Для кого успешно? Для Кати Соболевой или для вас?
Кремер молчала. Он не видел выражения ее лица, но он его вполне отчетливо представлял.
– Для Ирины Королевой, кстати, оно закончилось крайне неудачно, – продолжил Михаил. – И для Иванова.
– Он сам виноват.
– Допустим. А Ирина? Это ведь вы подставили ее. Иванов не ожидал, что за ним придут на шоу, и его вполне можно было брать по-тихому. Но по-тихому вам не интересно, вам нужна капитализация, вам нужно громкое имя, вам требовалось эффектное разоблачение негодяя прямо в воскресном прайм-тайме, поэтому вы и устроили этот слив. Вы все знали с самого начала и водили нас за нос…
Миша вдруг почувствовал, что его просто переполняет негодование, и он едва сдерживался, чтобы не закричать на весь зал.
– Фактически, – сказал он, – именно вы и устроили на шоу весь этот кошмар. Свобода Кати Соболевой стоила двух человеческих жизней, и ваше счастье, что мы все-таки смогли ее освободить.
Кремер молчала, Миша повернулся к ней. Она смотрела куда-то вдаль, прищурив глаза. У нее не было желания спорить, потому что, видимо, нечем было крыть, но оставлять обвинения совсем без ответа она не стала.
– Не все так просто в этой жизни, Михаил, – холодно молвила она, – не все так просто, попомните мое слово.
– Ай, бросьте…
Он шагнул от нее в сторону, давая понять, что разговор окончен. Он больше не хотел думать ни о чем, что связано конкретно с этим темным делом и с телевидением вообще. Вот сейчас еще отмучиться немного и свалить, а вечером его ждут Баранов, свежесваренное пиво и баварские колбаски. Пожалуй, сегодня он имеет полное право расслабиться.
В аппаратной слышали этот разговор. У каждого участника шоу к одежде всегда прицеплен миниатюрный микрофон, и сигнал с него обычно поступает на пульт режиссера. Женька Ксенофонтов по просьбе Маришки Садовской вывел звук в громкоговорители.
После фразы Михаила «Ай, бросьте» режиссер обернулся к продюсеру:
– Все-таки она, что ни говори. Самая настоящая.
– Ты записал этот базар? – спросила Маришка.
Женька кивнул.
– Сбрось мне на диск.
– Ты собираешься это использовать?
Садовская закурила сигарету, выпустила густое облако дыма и сощурилась.
– Пока не знаю, старик, там будет видно… У вас все готово?
– Ждем твоей отмашки.
– Ну тогда валяйте.
Женька повернулся на своем крутящемся стуле, прильнул к микрофону и стал отдавать команды:
– Так, ребята, пишем прощание. Кирилл, начинаем с тебя, потом плавненько переходим на участников. Готовы? Молодцы. Все, пишем: три, два, один…
33. Жертвы телевидения. Окончание
– Да, милый, иди, – прохрипела Агнесса Мкртчяновна-или-бог-ее-знает-как Шипилова, перекрывая жуткое чавканье, – иди ко мне, сладенький…
И Петр Иванович Суслопаров, мысленно перекрестившись и одновременно сомневаясь, что это поможет, пошел на зов. Он приблизился к двери соседской квартиры, открыл ее настежь, ногой пнул внутреннюю дверь. Погибать так погибать, чего там… Живым не дамся, бутылкой водки ей по башке и локтем под дых!
Он остановился в прихожей, встав на мокрую тряпку, предназначенную для вытирания грязных башмаков. Он застыл на месте с разинутым ртом. О, черт меня задери! Весь мир, сжавшийся в последние секунды до размеров шарика для пинг-понга, вновь приобрел свои прежние размеры и краски, жизнь снова хлынула к вискам, ударила в грудь и с радостным гуканьем вылетела из кишечника. Суслопарову хотелось просто заорать от облегчения.
Агнесса сидела на пуфике в коридоре, а в ногах у нее из пластиковой миски хлебал какую-то похлебку здоровенный щенок, сильно смахивающий на немецкую овчарку. Песик, кажется, уже изрядно набил желудок и теперь собирался подластиться к хозяйке.
– Да, да, мой хороший, – осипшим голосом говорила Агнесса, – да, мой сладенький, иди к мамочке, иди.
Пес положил лапы ей на колени, начал облизывать руки. Агнесса подняла голову, увидела соседа в
