Имевший возможность увидеть недавно построенный театр И.Г. Георги писал: «Повелением Екатерины Вторыя построен оный под смотрением славного театрального живописца Тишбейна и под главным надзиранием г. генерал-поручика Бауера. Снаружи представляет оный огромное здание величественного вида. Над главным входом стоит изображение сидящей Минервы из каррарского мрамора с ее символами, а на щите надпись: Vigilando quiesco (покоясь, продолжаю бдение)…»
Однако далеко не все, подобно Георги, так воспринимали здание нового театра. Один мемуарист вспоминал: «Большой театр… походил больше на магазин (то есть складское сооружение. —
Почетный гражданин кулис
После долгого пребывания в лицейских стенах и отпуска, проведенного в селе Михайловском, новоявленный коллежский секретарь Александр Пушкин с осени 1817 года оказался вовлеченным в круговорот общественной жизни Петербурга — со всеми ее соблазнами, удовольствиями, увлечениями и интересами.
Тогдашнее довольно разнородное петербургское общество объединилось в своей любви к театру. Еще Екатерина II приучила к театру различные сословия столицы, построив в окраинном районе, Коломне, грандиозное театральное здание, способное вместить до двух тысяч зрителей.
1 января 1811 года Большой театр сгорел. Восстанавливал здание архитектор А.Ф. Модюи, который сохранил торжественный внешний облик, сообщенный театру в 1802 году Тома де Томоном. Впрочем, Модюи совершенно изменил внутренний облик. 3 февраля 1818 года Большой был, наконец, вновь открыт. Публику тогда восхитил не только балет «Зефир и Флора», но и новый зрительный зал с четырьмя ярусами лож и пятым ярусом-«парадизом» (райком), его украшали многочисленные колонны и сферический плафон, изображавший сияние. Над сценой был укреплен позолоченный орел, а сама сцена закрывалась богато расписанным занавесом с изображением золотой лиры в середине. Преобладающий цвет в окраске зала был голубой. Современники, архитекторы В.П. Стасов и A.A. Михайлов, признавали, что «от всего оного составляется прекрасный вид, и великолепие залы едва ли находится в каком другом театре Европы». Освещался зал многочисленными масляными лампами и свечами, от них было не только достаточно светло, но и жарко.
Жестокая горячка лишила вчерашнего лицеиста Пушкина возможности быть при открытии театра. С париком, прикрывавшим бритую голову, поэт появился в Большом театре лишь весной 1818 года. A.M. Каратыгина (Колосова) вспоминала: «Он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш проказник будет сидеть смирно. Ничуть не бывало. В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и стал им обмахиваться, как веером. Это рассмешило сидевших в соседних ложах, обратило на нас внимание и находившихся в креслах… нельзя было без смеху глядеть на него».
Упомянутые здесь «кресла» относились к особенностям тогдашнего театра. В партере перед сценой были поставлены 237 кресел и 106 стульев, обитых голубой полосатой тканью. За этими привилегированными местами находился собственно «партер», где публика размещалась стоя (потом здесь поставили скамейки). Если место в ложе первого яруса стоило 12 рублей, то кресло — 2 рубля 50 копеек, а «партер» — 1 рубль. Соответственно распределялись зрители: в ложах размещались дамы со спутниками, в креслах — сановники, а в «партере» — офицеры, художники, всякого рода разночинцы. «Партер» и раек были наиболее восприимчивы к тому, что происходило на сцене…
Пушкин занимал кресло на левой стороне партера. Он находился среди светской театральной молодежи, абонировавшей здесь кресла и поэтому в шутку себя называвшей «левым флангом». Тут же были и известные театральные завсегдатаи, поклонники очаровательных актрис — друзья Пушкина по тайному и веселому сообществу «Зеленая лампа», собиравшемуся раз в две недели после спектакля у Н.В. Всеволожского, сослуживца Пушкина (в нынешнем доме под № 8 на Театральной площади). Собирались, кстати, и в другом месте — расположенной поблизости ресторации-трактире «Hotel du Nord», воспетой в одном водевиле под названием «Отель Морда» (в нынешнем доме под № 97 по каналу Грибоедова). Здесь узнавали последние новости и составляли планы поддержки или зашикивания какой-либо сценической дивы.
Юный поэт проникал и в святая святых театра — «за кулисы». Там можно было укрыться в темном уголке и в ожидании назначенного свидания с милыми ветреницами балета наблюдать необычное — «как зажигают солнце, приклеивают луну, подвешивают облака, приколачивают гвоздями воду…». Театрал, оставивший эти строки, продолжал: «Здесь, кажется, царство фей или вершина Олимпа, со всех сторон раздаются крики — подними солнце, опусти облака, гаси луну, отодвинь гору…» Фантастические театральные образы и красочные декорации переносили поэта в иной, сказочный мир, в котором его воображение начало рисовать яркими и звучными красками героев «Руслана и Людмилы», пока известных лишь ему одному. И пока одиночество его, наконец, не нарушалось…
На чердаке отца комедий
В «Кишиневской тетради» A.C. Пушкина среди черновых записей есть листок с рисунками, связанными, очевидно, с воспоминаниями об оставленном Петербурге. На листе среди декораций-холмов и фигурок артистов прочерчен профиль князя A.A. Шаховского с характерным для этого героя длинным носом. Молодой художник наградил при этом князя ослиными ушами. Было ли это отголоском минувших литературных баталий, в которых юный поэт метал стрелы эпиграмм в противника? А, может, узнав Шаховского ближе, он приметил в нем черты, которые позволили сравнить князя с обреченным на непрерывную работу длинноухим животным — добродушным, доверчивым (и отнюдь не глупым)? Впрочем, не один Пушкин размышлял над загадкой личности известного драматурга.
Князь Александр Александрович Шаховской (1777–1846) принадлежал к роду, происходящему от князей Ярославских (старшей ветви потомства Владимира Мономаха). Увы, во владении у его отца было только небогатое сельцо Беззаботы в Смоленской губернии. Оттого, когда сыну исполнилось шестнадцать
