допускаемые к ним за кулисы. Но его продавали лишь из-под полы, его называли лишь шепотом.
Изданный в 1757 году правительственный декрет под угрозой смертной казни запрещал «сочинять, печатать и распространять в публике сочинения, направленные против религии, королевской власти и общественного спокойствия». Не подействовало! Десять лет спустя, в 1767 году, королевская декларация вновь предписывала «полное молчание касательно всего, что относится к религии». Если это затрагивало многих, то Жан Мелье был словно олицетворением и воплощением всех зол, против которых поднят правительственный молот. Удары обрушивались на всякого, кто прибегал к его имени в своих изданиях. Один из самых дерзких и вольнодумных писателей середины XVIII века, атаковавший и иезуитов, и законы, и суд, Дюлоран, был привлечен к следствию священной инквизицией, между прочим, в связи с тем, что его заподозрили в авторстве анонимной книжечки «Избранные мнения Жана Мелье», что служило важным отягчающим обстоятельством. Книги, содержавшие в заглавии или в тексте имя Мелье, были неоднократно осуждены. Те, кто хранили и тайно распространяли их, а тем более списки самого «Завещания», рисковали попасть в руки полиции.
Нет, это не был «забытый, одинокий мыслитель». Это был живой враг, с которым сражались и который сражался.
В качестве прибежища легенда готова принять версию, что живым врагом был не Мелье, а Вольтер: он извлек Мелье из небытия и дал ему второе рождение. Это хоть куда ни шло, великому Вольтеру, другу королей, дозволительно и поделиться своей славой с безвестным кюре и отвлечь на него часть своих преследователей. Не так давно легенда устами немецких профессоров твердила даже, что кюре Мелье вообще изобретен Вольтером, что это одна из многочисленных мистификаций Вольтера, на деле же ни этот кюре, ни его «Завещание» никогда не существовали. Это выглядело расчудесно. Но оказалось глупо. Однако разве много умнее допустить, что пока Вольтер не напечатал в 1762 году своего тоненького извлечения из Мелье, этот мыслитель не мог ни оказывать влияния, ни вызывать ненависти и запрета?
В действительности Вольтер вел очень непростую игру с творением и именем Мелье. Сначала он распространял в форме рукописных копий краткое «Извлечение», датированное 15 марта 1742 года. Скорее это было попыткой заменить на подпольном рынке дорого стоившего полного Мелье гомеопатической дозой этого сильного яда. Попытка навряд ли особенно удалась. Потом наступили годы, когда Вольтер побаивался обжечь себе пальцы. В 1761 году он вернулся к своей затее. Он действовал из неприступного убежища — из своего богатого имения Фернэ у самой границы Франции, в Швейцарии. На этот раз брошюра была отпечатана в женевской типографии изрядным тиражом, причем за один год двумя изданиями, и Вольтер не пожалел средств, чтобы рассылать ее бесплатно по множеству адресов. Она называлась «Избранные мнения Жана Мелье, адресованные его прихожанам, по поводу некоторых из злоупотреблений и заблуждений и вообще и в частности». Имя составителя, конечно, не указано. Заголовок звучит с оттенком вольтеровской шутливости. Шестьдесят три страницы брошюры представляют собой фрагменты текста Мелье, касающиеся критики источников и догматов христианской религии. Все остальные стороны единого мировоззрения Мелье отброшены. Вольтер не только отбросил многое, но и добавил немногое: он вписал строки, в которых Мелье предстает не атеистом, а верующим, и только просит перед смертью у бога прощенья за то, что проповедовал людям фальшивую веру. Мало того, именно это место Вольтер затем цитировал в своих многочисленных письмах как якобы самое замечательное, что характеризует Мелье.
В 1762–1764 годах переписка Вольтера по поводу Мелье огромна. Из переписки его с Гельвецием, Даламбером, Мармонтелем можно косвенно заключить, что эти корреспонденты до того знали полное «Завещание». Но Вольтер с огромным напором внушает им, как и ряду других лиц, что его выборка неизмеримо лучше огромного неудобочитаемого подлинника, и те на наших глазах поддаются его авторитету и натиску, пишут льстивые комплименты, даже верят — или любезно делают вид, что верят, — будто Мелье действительно перед смертью просил у бога прощенья.
Вольтер был, видимо, искренне убежден, что он во много раз усовершенствовал Мелье. Тот прежний текст был «слишком бунтовщический». Теперь же это направлено только против «гадины» — католической церкви. Этот обломок Мелье в глазах Вольтера застилает все небо.
Не станем, конечно, преувеличивать силу удара. Придавать ему слишком большое значение — это равноценно прикрытой помощи легенде. Вольтеровская публикация не была ни первой славой, ни переворотом в посмертной жизни Мелье. У Мелье была и своим чередом развивалась собственная, особая, трудная судьба. Между упомянутым возникновением его тени, полной жизненных сил, у Ламеттри в 1747– 1748 годах и у Гольбаха в 1772 году нет антракта, который мы должны были бы связать с вторжением Вольтера в 1762 году. И все-таки кавалерийский рейд Вольтера из фернейского далека по парижским тылам произвел действие на часть современников, сбил их, а еще больше воздействовал на буржуазных историков. Именно историки особенно постарались использовать казус Вольтера для утверждений, что если уж Вольтер и не выдумал этого во всех отношениях неудобного кюре из Этрепиньи, по крайней мере Вольтер первым его открыл, и XVIII век, век Просвещения, так, в сущности, почти и не испытал прикосновения того грубого, революционного, коммунистического, слишком попросту материалистического, слишком простонародного, слишком рвущего все каноны произведения Жана Мелье, которое было случайно открыто в XIX веке в букинистической лавке и ныне привлекает интерес любителей бесполезных древностей. Мировоззрение энциклопедистов, рационалистов, философов, ставших патриархами Просвещения, якобы сложилось до эксцентрической выходки великолепного Вольтера в 1762 году с этой публикацией дерзких антирелигиозных страничек из «Завещания» Мелье, поэтому доказано, что и они не произвели ощутимого влияния на величавый ход общественно-философской мысли.
Приведенные факты уже с избытком засвидетельствовали, что все это было не так. «Завещание» присутствовало и на столах множества читателей и, что еще важнее, в мыслях и трудах великих продолжателей. Они возвращались к нему как к неиссякающему ключу. Это была сокровенная тайна просветители, их подземное золото.
Лишь Великая революция смогла вынести его на поверхность. Не надолго. С Термидором все пошло вспять. Гракх Бабеф был не только учеником учеников Мелье, наследником его наследников. Он первым заново соединил вместе те три стороны, которые были едины в учении Мелье и разъяты порознь разными просветителями: идею коммунизма установления справедливого и разумного строя, основанного на отмене частной и установлении общей, общественной собственности; идею народной революции, сметающей всех угнетателей и тиранов и добывающей руками трудящихся истинное и полное равенство; идею, разоблачения и опровержения христианства, как и всякой религии, и замены его научной философией материализма. В годы революции, термидорианской реакции и Директории Гракх Бабеф должен был тысячи раз слышать имя Жана Мелье от любого из левых революционных якобинцев, от Анахарсиса Клоотса и Анаксагора Шометта, от бывшего члена «социального кружка» Никола Бонвилля и от своего близкого сподвижника по «Заговору равных» Сильвена Марешаля. Что в том, если бури и тюрьмы не дозволили ему самому разыскать и прочесть список «Завещания»! Что в том, если революция не успела опубликовать «Завещания»!
Совершенно ясная логика привела к тому, и иначе не могло быть, что когда во Франции 30-40-х годов XIX века возродился бабувизм, имя Жана Мелье было уже неразрывно сращено с именами Бабефа, Буонарроти и других отцов этого движения. Члены «Общества прав человека» назвали свои семь секций этими священными для них именами. Секция Клиши (Клиши ла Гаренн) называлась: Секция имени кюре Мелье.
И тогда на память Мелье был обрушен еще один удар — подлый и жестокий. Некая черносотенная шайка, беснующаяся, католическая, «Общество святого Виктора», выпустила в 1847 году книжку «Подлинный здравый смысл кюре Мелье, сопровождаемый его Завещанием». Книжка, написанная ренегатом утопического социализма Колленом де Планси, состоит, во-первых, из псевдобиографии Мелье, где он представлен хорошим, богобоязненным кюре на протяжении всей своей жизни, лишь помутившимся умом на два года после того, как достиг шестидесяти двух лет, когда он вдруг вообразил, будто его ждет кресло академика, и наговорил богохульств; однако он успел раскаяться, отречься от своих безумств и испросить у бога прощения (отзвук вымысла Вольтера!). Во-вторых, следует фальшивый, приписываемый ему текст: «Завещание Жана Мелье, или Мнения кюре из Этрепиньи, обращенные к его прихожанам». Это популярная пропаганда ортодоксального католицизма. Среди тридцати трех глав тут главы и «о боге», и «о бессмертии души», и «о грехопадении человека», и «о тайне святой троицы», и «о тайне воплощения Христа», и «о тайне искупления». Словом, Мелье оставил в качестве своего завещания прихожанам полное и
