сильной. У неё были огромные руки — как медвежьи лапы с затвердевшей иссушённой коркой вместо кожи. Шарлотта слегка морщилась, когда Нина её касалась, но та не замечала, никогда не замечала. Она поднимала Шарлотту без труда. Та была лёгкой, как сухой цветок, как кукла… Фарфоровая кукла. Мертвечина. Слишком много духа, слишком мало плоти…
Она вышла из дома и пошла вперёд. Не оглядываясь. Дверь за её спиной гнусаво застонала и затихла. Она не знала, — растаял ли этот дом, как кошмарный сон, в безжалостном свете утреннего солнца, или остался стоять, пустой и жалкий. Разломанная раковина без жемчужины, со створками, измазанными чёрной слизью… Мерзкая мёртвая улитка… коченеющий труп на заскорузлых от крови подушках…
Она шла, и пустынные утренние улицы расползались во все стороны зловонными червями. Асфальт под ногами горел и шелушился, как сожжённая кожа. Редкие прохожие при виде неё отшатывались в ужасе.
Почему вы так смотрите? Что случилось? Да, у меня в крови и руки, и платье. Посмотрите, какой восхитительно яркий узор из алых пионов! Старая Нина была так уродлива, Шарлотта брезговала ею… но её кровь оказалась такой красной, такой красивой. Приглядитесь… неужели вам не нравится?
Нет, на руках у меня крови нет. Я вымыла руки. Так что же вас пугает? Безумие в моих глазах?
Да, я безумна, это правда. Они отняли мой разум, этот липкий комок предрассудков и шаблонных истин. Зато теперь я понимаю. Понимаю.
Постойте! Посмотрите на меня! Послушайте! Вы полагаете, вы люди? Нет — вы всего лишь бумажные фигурки. Мятые бумажные фигурки с обгоревшими краями. Они скомкают вас, разорвут и растопчут, а вы и не заметите. Вы ничего не замечаете.
Вы думали, вы зрители? Вы думали, они танцуют с тенями, жонглируют черепами и играют на скрипках, где вместо струн натянуты жилы, для вас? Чтобы вы, как дети хохотали, замирали от восторга, хлопали в ладоши? Нет, дети это они, а вы — их игрушки, жалкие марионетки. Они будут забавляться с вами, целовать и укладывать с собой в постель. А потом им станет интересно, что у вас внутри, и они разорвут ваши тела ногтями и зубами. Они будут дивиться и щупать красные сочные ягоды ваших сердец и синие нити вен. А когда им это надоест, они просто перережут ниточки. И вы рухнете в тот же миг нелепыми кучками костей и тряпок. И никогда не поднимитесь снова. Они сожгут вас или похоронят, или просто забудут, и пойдут искать новые игрушки…
Вы думаете, это полуденное солнце? Нет, это они поджигают город. Но вы не заметите, как сгорите — прямо в своих домах, как в саркофагах. И хотите знать, почему? Потому что вы уже мертвы, мертвы давным-давно, с самого рождения. Весь наш город — это огромное кладбище, заросшее бурьяном и плющом. Вы лежите, каждый в своём гробу, со сложенными на груди руками, и кожа сходит с ваших лиц, обнажая жёлтые кости. И вы не раскроете глаз, не поднимитесь, потому что вы — не такие, как они. Не такие, как они… теперь я понимаю… Между жизнью и смертью, из праха к могиле, над пропастью, по острому лезвию. Вырезав сердце, как сердцевину от яблока, и отдав его без сожаления на откуп…
Вам не понять, но я понимаю. И иду… Лилит, Шарлотта… Я иду к вам…
Вот он — луг. Чрево Карнавала. Пусто. Всё сожжено, выпито и покинуто. Карнавал ушёл.
Только чёрные раны — следы от колёс, ведущие к лесу.
… Она шла по лесу. На двух ногах? На четырёх, как собака, как волк?
Её тело остекленело, руки были изранены. Кровоточащие раны на ладонях. Стигматы. Она снова смеялась, она каталась по земле и вырывала зубами клочья травы.
Нет дороги назад. Город сгорел. Его больше не было. Не было улиц, осыпанных алыми листьями, не было домов, не было неба. Только ослепительное зарево до горизонта. Нет, это не закат. Это кто-то бросает бумажные фигурки в огромную топку.
Доктор, имеет ли теперь значение, лечили вы или нет ваших пациентов? Вот они превращаются в столбики пепла… все вот-вот улетят в никуда струйками серого дыма. Вся боль, все надежды и мечты — всё исчезает, всё разносит ветер…
Но ей больше нет до этого дела. Она идёт за ними. Идёт за Карнавалом.
… Она плела венок из листвы. Влажные листья, золотые и багровые.
«Она идёт по своей дороге в короне из осенних листьев и смеётся, смеётся надо мной, над моею никчемной жизнью»…
Чьи это слова? Она не помнила. Её память пустела, но ей было всё равно. Зачем помнить то, что уже прошло, сожжено и развеяно ветром, к чему нет возврата? Она надела венок. Её жизнь не будет никчемной. Она тоже пойдёт по этой дороге… за Карнавалом, пока хватит сил.
Нет, ей не надо его искать. Она, знает, лес — это Карнавал, осень — это Карнавал, её одиночество — это Карнавал…
…Она лежала на влажной холодной земле, в саване из инея.
Почему так темно? Может быть, она уже мертва, и вороны выклевали ей глаза?
Нет, это просто ночь. Ночь Карнавала. Время их пробуждения, их тоски, их жажды…
Придите ко мне… Моё платье всё ещё пахнет кровью, неужели вы не ощущаете? Вколите мне в тело булавки звёзд, вырвите сердце и забавляйтесь.
Полная луна с багровыми краями. Вот она, всё ближе и ближе. Она пахнет мускусом и миндалём, и похоронными белыми розами…
Нет, это не луна. Это белая маска. Женщина в белой маске и чёрном плаще.
Я здесь, я жду… коснись меня своими белыми руками, покажи мне своё лицо… Только где же твоя коса? Но, конечно, это слишком грубо, слишком театрально…
Белая маска всё ближе и ближе. Она лежала, иссушённая, раздавленная. Она уже не дышала, её сердце не билось. Она только ждала.
Женщина в чёрном плаще склонилась над ней, и маска исчезла с её лица.
Это было лицо Шарлотты.
Ледяные тонкие руки обхватили её за плечи. Бледные губы всё ближе и ближе. Рыжие волосы падают ей на лицо, и она ощущает запах могилы и чего-то приторно сладкого.
Шарлотта, да, Шарлотта…
Шарлотта, я умру? Или стану такой же, как ты?
Шарлотта, я люблю тебя…
…Далеко, в покинутом городе, погребённом под пеплом первого снега, спал мальчик со жгуче белым лицом и тонкими фарфоровыми веками.
Ему снился лес, бесконечный и душный. Луна, вся в рубцах и синяках. И женщина с рыжими до боли волосами и глазами, словно ночная пустыня. Она обвивала белыми, как у скелета руками, другую, покорную и неподвижную. Их лица темнели и растекались восковыми масками.
Он чувствовал, как монотонно и глухо бьётся сердце рыжеволосой. Словно часы. И маятник этих часов резал, кромсал его тело. Она сжимала свою жертву за плечи — всё теснее и теснее. Тонкие губы всё ближе… Барабанная дробь… Она разомкнула губы…
Занавес. Он резко распахнул глаза.
Не мигая, он долго смотрел на чёрный зрачок окна.
Возможно, это был не сон. Но что же? Быть может, последняя иллюзия. Быть может, прощальный подарок от его черноволосой феи с горящими зелёными глазами.
Он не знал. Этого он не знал.
Но одно он знал наверняка.
Рано или поздно, Карнавал вернётся.
