Да, — подумала Анабель, — да. Это так. Белинда бы сказала то же самое… но только ещё более резко. Белинда… Ну почему мне так её не хватает?!
— Потому что вы слишком похожи, — лениво протянула Энедина. Конечно, она прочла её мысли. — Ты ещё очень наивна, Анабель… и Белинда тоже.
— Белинда?! Наивна?!
— Разумеется. Белинда наивна хотя бы потому, что верит в любовь. И только я не верю ни во что, кроме себя.
Но в чём же тогда смысл — если ни во что не верить?! — вопросила мысленно Анабель и тут же покосилась испуганно на мать: та, конечно, тут же прочитала эту весьма непочтительную мысль.
Но Энедина по-прежнему сидела безучастная, как древний сфинкс, и рука её всё так же высекала электрические искры, почёсывая кошку под подбородком.
— У меня для тебя есть подарок, Анабель.
— Подарок? — одними губами повторила Анабель, и напряглась, всем существом ожидая продолжения.
Но Энедина не спешила продолжать — она вообще никогда и ни в чём не спешила. Она снова ушла в себя и в своё единственно важное занятие. Кошка урчала в беспробудной тишине, заглушая гулкий стук сердца Анабель, от которого было так больно и тесно в груди. Ну, мамочка, мамочка… ну, так что же?!
— Я хочу подарить тебе путешествие, — произнесла, наконец, Энедина. И добавила, слегка раздражённо, так как терпеть не могла хоть что-то разъяснять: — Ты уже давно умеешь быть в двух местах одновременно, Анабель. Как и я. Но ты знаешь, что я проживаю так тысячи жизней, лёжа в своём саркофаге. И я хочу, чтобы ты испытала это. Это и есть мой подарок — путешествие в иной мир и иное время. Иная жизнь.
Анабель захлебнулась, — её золотые ресницы заметались, как крылья пойманной бабочки.
— Когда?
— Сейчас, разумеется, — отрезала Энедина. — В первый раз ты не сможешь это сделать без меня. А я и так потратила слишком много времени здесь, в замке, из-за тебя и твоего совершеннолетия. Так что поспеши.
— Но какой я буду там… в этой жизни?
— Такой же, как и здесь, естественно. И у тебя будут все твои силы. Что ещё тебя интересует?.. Ах, да. Я так и знала, что что-нибудь забуду. Во сне ты сможешь общаться с нашим миром. Полагаю, тебе нужны будут советы. Но только не вздумай беспокоить меня. Скорее всего, ты сама предпочтешь беседовать со своей сестрой.
— Белинда? — обмерла Анабель. — Но ведь она… она… Разве она согласится?
— Думаю, да. — Энедина вновь замолчала, и было неясно, — забылась она, или о чём-то размышляет. — Она всегда питала к тебе слабость. Полагаю, тут замешана ещё и гордость, — это ведь она нашла тебя и вернула. Неважно. Итак, ты готова?
Она впервые подняла глаза на Анабель, и та ощутила себя пригвождённой этим холодным испепеляющим взглядом.
— Да, — сказала Анабель.
Энедина медленно встала. Кошка платком из чёрного шёлка слетела с её колен и растаяла среди теней и призраков.
Энедина чуть заметно поманила Анабель своей белой, пугающе белой рукой. И та подошла, не отрывая от этой руки широко распахнутых глаз.
Луна растаяла в чёрном небе; исчезли и звёзды, погасли чадящие свечи. Анабель окружила Тьма; в лицо ей пахнуло могильной сыростью.
Энедина положила ей руки на плечи, приблизила к ней лицо. Но лица не было, не было рук. Не было даже темноты. Ничего. И на краткий миг прикосновенья Анабель поняла — нет, ощутила, что такое Энедина.
Холод всех бесконечных пустынь, голубых от мёртвого лунного света. Холод всех глухих и слепых подземелий, из которых нет возврата. Холод всех одиноких горных вершин, покрытых снегом, который ничто никогда не растопит.
А за этим всем — пустота. Ничто. Ничто, в котором все надежды и мечты — лишь прах и тлен под ногами.
«Нет!» — подумала Анабель. «Нет!»
И в этот миг её не стало.
— Неужели это так необходимо?
— Ты меня, удивляешь, Белинда. Разве ты сама так не считала?
— Но, может быть, слишком рано?
— Для нас никогда бывает слишком рано, или слишком поздно. Настал её час. Тебе ведь известно, какие её стали мучить вопросы.
— Но разве она получит на них ответы?
— Ты знаешь сама, что нет.
— Тогда зачем? Зачем это всё?
— Она должна пройти через это сама, как ты когда-то. Иначе не сможет жить дальше.
— Но ей будет больно, слишком больно.
— Что с тобой, Белинда? Разве ты сама не предпочитала всегда свою боль моему покою?
3
Иная жизнь
Веки опущены. Всё фиолетово. Солнце расплывается рыжими кругами.
Запах. Запах влажной земли, сочной травы и тления опавших листьев.
Знакомый запах. Родной. Её собственный.
Она открыла глаза и яростно протёрла их кулаками, хотя руки были грязные, все в земле. Над головой тянулось безбрежное синее небо, в котором сплелись облака и верхушки деревьев. Лес…
Она зевнула и поднялась. В голове монотонно гудело, и всё тело было как деревянное. Босые подошвы ступили на острые камни. Она расправила плечи, раскинула руки, как крылья. Ну же, Анабель. Вот небо, вот солнце, вот лес.
В горле совсем пересохло. Стоило ей это понять, как она ощутила близость воды. Да, вот он — ручей. В двух шагах, не глубокий, но чистый. Она неуклюже опустилась на колени, нагнулась, опираясь ладонями о скользкий берег. И тут же испуганно вскрикнула.
Из воды на неё смотрело её лицо.
Она зажмурилась, перевела дыхание. Всё хорошо. Зачем так пугаться. В этом мире у неё есть отражение. И что тут такого?
Она посмотрела снова. Да, это она, Анабель, собственной персоной. Итак, как же она выглядит?
Молоденькая девушка, лет шестнадцати на вид, не больше (по человеческим меркам, конечно). Насмерть перепуганная, — а вот это глупо. Ресницы и губы дрожат. Стыдись, Анабель.
Да, это она. Никого сомнения. (Улыбнись немедленно, глупая девчонка!) Кожа белая, как надгробный мрамор — печать принадлежности к Чёрному роду. И уши… (она откинула назад пушистые золотисто-рыжие завитки) — такие же большие и заострённые кверху.
На губах — следы засохшей крови. Это её немного успокоило. Кровь была связью между этим миром и тем, что она только что покинула. Кровь… Золотая чаша стояла в самом центре зала. И постоянно кто-то, забавляясь, заставлял её подплывать по воздуху и даже наклоняться к самым губам. И одна Ульрика не пила из чаши, а только макала пальцы, а затем облизывала с хищной улыбкой. Ульрика…
Почему ей так грустно? Она решительно смыла кровь, нарочно причиняя боль губам. Теперь все нити разорваны. Она в этом мире. Она чужая — и никто её здесь не ждёт.
