Юноша, плохо соображая, чем вызвана такая вспышка ярости, пошел за возлюбленной, перешагнул через валявшегося без чувств мужчину, рядом с которым на земле стола корзинка с тухлыми яйцами.
– Но.., но… Анлодда! – прошептал Корс Кант еле слышно. – Я.., я люблю тебя.
«Поздно, – обреченно подумал он. – Опять я опоздал».
Корс Кант обернулся к зрительским рядам. Ланселот тщетно отбивался от пытавшейся задушить его в объятиях Гвинифры, Артус холодно наблюдал за ними.
Юноша моргнул. Он понимал, что действие мерзкого гриба, которым накормила его Анлодда, давно миновало, но вдруг перед его глазами предстало ужасное видение: струя крови стекала по груди Dux Bellorum. Кровь булькала и текла все сильнее – то была смертельная рана!
Корс Кант со всех ног побежал по полю, не обращая внимания на потасовку. Добежав до зрительских мест, он увидел кровь на руках у Ланселота. Кровь запачкала и Гвинифру. Они все трое были перепачканы кровью.
Юноша снова моргнул – видение исчезло. Белая ткань тоги Артуса осталась безупречно чистой. Ланселот стянул с рук перчатки – руки его тоже оказались чистыми, без единого пятнышка крови.
У Корса Канта жутко засосало под ложечкой. Он отвернулся, уселся на край помоста, понимая, что значило посетившее его видение. «Будь проклята Судьба и Отчаяние, ее Сестра! – думал он. – Я не позволю, чтобы такое случилось с Артусом и Пендрагоном!»
Но ему тут же ответила другая часть его сознания: «Глупый болтун! Ты ничего не сможешь сделать! Какая польза от тебя, полубард! Голыми руками клинку не помешать! Пой свои песни, играй на арфе, знай свое место!»
Кто-то негромко обратился к нему. Меровий! Он остановился рядом с юношей и положил руку ему на плечо. Он снова заговорил с Корсом Кантом так, словно видел все его, самые потаенные мысли!
– Жребий был брошен давным-давно, – задумчиво проговорил король. – Что выпало – тому и быть. Помни, любой игрок может проиграть, любой может выиграть. Fortuna Diva испытывает нас и мучает, но пока игра не сыграна до конца, в ней нет ни победителя, ни побежденного.
Он едва заметно улыбнулся и ушел, унося с собой свою неразгаданную тайну.
Глава 40
Гвинифра наконец позволила Питеру отстраниться.
– Итак, мой подарок принес тебе удачу, – выдохнула она и похотливо облизнулась. Питер покраснел и попробовал сделать хоть шаг назад от принцессы, чтобы не прижиматься к ней так сильно.
– Не.., не думаю, что нам.., стоит так.., близко.., сходиться, – промямлил Питер. Щеки его горели, как обмороженные.
Гвинифра ущипнула его за щеки, растянула так, что он стал похож на надувную игрушку.
– У меня всякий раз сердце в пятки уходит, когда ты сражаешься на поединках, мой принц, – проворковала она.
– П-правда? – пробормотал Питер, тронутый до глубины души. – Ну.., просто.., сейчас не самое п- подходя-щее время.., я так думаю… Ну… Артус же рядом!
– Да что ты так всполошился, Ланс? Ты же такой храбрец! Неужели ты станешь обращать внимание на такие глупости?
Поразительно – она говорила совершенно серьезно, без тени смущения.
Питер закусил губу. Артус стоял всего в трех футах от них и с непроницаемым лицом слушал разговор своей жены с победителем турнира, своей правой рукой.
Питер безмерно мучился от выпавшей на его долю дилеммы. Он, выпускник Сэндхерста, флиртует с дамой в присутствии ее супруга? Нет, это недопустимо!
Ланселот решительно отстранил Гвинифру и с тяжелым сердцем обернулся.
Ланселот – да. Но Питер – нет. Словно искра пробежала между его сердцем и руками, и он упал в объятия жены Артуса. Их губы соединились, соединились их дыхания, у Питера ком подступил к горлу, глаза выпучились. Глаза Гвинифры цвета расплавленной меди, ее пахнущее мускусом тело околдовали Питера.
Он все же пытался освободиться, но получалось это у него слабовато. Она прижала губы к его уху и хрипло прошептала:
Уйдет зима, настанет май, Растает ночь, займется день…
Меня покрепче обнимай Зимой, весной, всю ночь, весь день!
Не ты ли мой любимый Ланселот из Лангедока? Не ты ли возьмешь меня на руки и пронесешь под водой и под землей, и не выпустишь из своих объятий четырнадцать столетий, не мы ли будем вместе по шесть месяцев в году?
У Питера пересохло в горле. Он с трудом сглотнул слюну. Словно парализованный, он не отрываясь смотрел в два озера цвета расплавленной меди до тех пор, пока они не слились в один сверкающий глаз, и Гвинифра не превратилась в самого прекрасного из циклопов на свете. Зачарованный, околдованный, одурманенный, он не в силах был пошевелиться.
«Я не влюблен».
Не в силах вырваться из ее объятий, не в силах противиться велению собственного сердца, он поцеловал ее. Ее язык скользнул к нему в рот, высосал его волю, словно Цирцея, и он стал опустошен – одни доспехи Одиссея, а внутри – ничего…
«Это он! Это все он! Вырвался на волю, паршивец! – клокотало сознание Питера. Страстные рыдания сотрясали грудь Питера, дикий зверь рвался наружу из клетки. – Вылез, голубчик? Голову высунул? Ладно, но учти, это ты в нее влюблен, а я – нет!»
