Я истребитель! Я истребляю!

  - Посмотрим, до конца эфира еще десять минут осталось. Давайте лучше песню дослушаем, хорошо поет, все-таки талант у мальчишки...

  Эх, путь-дорожка фронтовая!
  Не страшна нам бомбежка любая,
  Помирать нам рановато -
  Есть у нас еще дома дела.

  Путь для нас к Берлину, между прочим,
  Был, друзья, не легок и не скор.
  Шли мы дни и ночи,
  Было трудно очень,
  Но баранку не бросал шофер.

  Может быть, отдельным штатским людям
  Эта песня малость невдомек.
  Мы ж не позабудем,
  Где мы жить ни будем,
  Фронтовых изъезженных дорог.

  Эх, путь-дорожка фронтовая!
  Не страшна нам бомбежка любая,
  Помирать нам рановато -
  Есть у нас еще дома дела.

(Б. Ласкина).

  - А сейчас товарищи, представьте, что прошло двадцать... ну может даже тридцать лет. Мы, конечно, победили, и вот какую песню МОГУТ написать наши потомки... - после того как песня стихла, послышался немного плавающий, слегка запинающиеся голос Суворова.

  - О чем это он? - повернулся к комиссару Симанович.

  - Ой, сейчас что-то будет... - что-то предчувствуя, пробормотал резко вспотевший Мерецков.

  Адъютант Мехлиса с силой бил Льва Захаровича, судорожно кашлявшего, по спине. Комиссар, с удовольствием слушал своего подопечного, посмеиваясь, который довольно неплохо выступал по местному радио, пока в конце передачи не произнес странные слова. К сожалению Лев Захарович в это время пил крепкий грузинский чай, так что не удивительно что он подавился.

  - .. прибаф-фь... - прохрипел он.

  Адъютант подошел к большому ящику радио и прибавил громкости. Кабинет наполнила музыка и ПЕСНЯ.

  -... От героев былых времен,
  Не осталось порой имен.
  Те, кто приняли смертный бой
  Стали просто землей, травой.
  Только грозная доблесть их,
  Поселилась в сердцах живых.
  Этот вечный огонь.
  Нам завещанный одним
  Мы в груди храним.
  Погляди на моих бойцов,
  Целый свет помнит их в лицо.
  Вот застыл батальон в строю,
  Снова старых друзей узнаю.
  Хоть им нет двадцати пяти
  Трудный путь им пришлось пройти.
  Это те, кто в штыки
  Поднимался как один,
  Те, кто брал Берлин.
  Нет в России семьи такой,
  Где б не памятен был свой герой.
  И глаза молодых ребят,
  С фотографий увядших глядят.
  Этот взгляд, словно высший суд,
  Для парней, что сейчас растут.
  И мальчишкам нельзя,
  Ни солгать, ни обмануть,
  Ни с пути свернуть.

(Евгений Агранович)

  - Товарищ капитан, просыпайтесь, уже восемь утра, - тряс меня кто-то за плечо.

  С трудом разлепив глаза, я увидел над собой склонившегося ведомого.

  - Славка, долетел значит?

  - Долетел, товарищ капитан.

  - Хорошо. Что вчера было? А то я смутно помню.

  - О-о-о, вы вчера по радио выступали, все под таким впечатлением. Спрашивают, когда вы еще про фон Штирлица?..

  - Штирлиц?! Радио? Какое еще на фиг радио?! - перебив, с недоумением переспросил я.

  Лаврентий Павлович Берия стоял у окна и наблюдал, как два водителя копаются во внутренностях его машины. Трехлетний 'Паккард' на котором в последнее время ездил всесильный нарком, пару дней назад стал дергаться в тот момент, когда трогался с места и сейчас водитель позвав на помощь коллегу, ковырялся в движке.

  - Совершенно ничего не помнит? - поинтересовался нарком отворачиваясь от окна.

  - По крайней мере, не симулирует точно. В течение получаса он смог вспомнить только то, что: 'там вроде обои зелененькие были'. В принципе не ошибся, в студии стены окрашены в зеленый цвет, - ответил стоявший на вытяжку капитан госбезопасности Никифоров.

  До начала войны он даже помыслить не мог, что станет порученцем САМОГО Берии, но через месяц с начала нападения, в обычный штатный полк, которого ждала судьба десятков других авиачастей, попал