смерть отцу довелось принять почти что четверть века тому назад. Вы, значит, его сожгли. При помощи какого-то вашего колдовства, надо понимать? И с ним еще сотню воинов… Так, старик?
– Что скажешь, – вдруг неожиданно громко вскрикивает микайн, ощериваясь в улыбке, – если мы сейчас то же самое сделаем и с тобой? И обойдемся без всякой магии.
– Безумец…
Челюсть у связанного дрожит, мешая произносить слова. Но вот он превозмогает ужас и повторяет более уже твердо:
– Безумец! На колени перед деканом Благословенного рода! Ты можешь еще вымолить себе прощение… Ваши боги – это лишь куски дерева или камня. А наши боги –
Последние слова звучат как отчаянная мольба. Насколько позволяют ремни, декан оборачивается. И смотрит в направлении Неприступного плоскогорья.
Но никакого движения на дороге, ведущей с гор. Пустынны их отвесные гребни… Смеется сотник, забавляясь ужасом обреченного. И говорит ему тихо:
–
И жестом подает знак.
Чадящий факел утыкается в кучу хвороста. Проваливается в нее – и там, сначала лишь в глубине, вспыхивает огонь.
Вдруг пламя вырывается наружу и восстает – огромным бьющимся клубом – настолько быстро, что пятятся суетливо назад микайны. Редкую завитую бородку сотника шевелит жар.
Дым, сначала бледный и жидкий, густеет на глазах и вот уже валит в ослепительное небо жирными клубами… в огне рождается крик. Взлетает на невообразимую высоту, дрожит – и умолкает внезапно, будто его и не было. И вновь становится тихо. Лишь, заходясь резким треском, все набирая силу, гудит огонь.
А с моря поднимается ветер. Он отклоняет столб дыма, и тот как будто падает навзничь, медленно – к дороге, к далеким скалам, по которым она змеится… И видно сквозь редеющие клубы его: дорога не пустынна уже. По ней спускаются двое в белоснежных плащах. Когда они появились?
Сверкающая золотая маска на голове одного из них.
Идущих по дороге замечает один, другой… и вот уже абсолютно все, кто на площади, смотрят, повернув головы, на дорогу.
И тишина у догорающего костра становится и вовсе сплошной. Лишь слышно, как трескаются резко пламенем разламываемые уголья.
– Смерть это пришла наша, – вдруг шепчет воин, стоящий около сотника. – Этот… это… чудовище с головой быка – царь богов!
Они все ближе к оскверненной площади, эти двое…
– Стрелы! – вскрикивает вдруг сотник, словно очнувшись.
Поют тетивы. И легкие оперенные острия, вспорхнув, стаей устремляются в приближающихся, что представляют собой, казалось бы, доступную легко цель.
Но двое продолжают идти, как будто и не заметив.
И вдруг являются яркие золотые вспышки, сопровождаемые каким-то звоном, словно бы от лопнувших струн… И будто фейерверки разбрызгиваются в воздухе на середине пути между спускающимися по тропе и стрелками. И это зрелище завораживает, и замерла площадь – без возгласа, без движения. То распадаются огнем стрелы, наталкиваясь как бы на прозрачную стену, непроницаемую, плывущую впереди богов…
Тяжелая зеленоватая пена вдруг начинает падать изо рта лучника, который стоит у кромки светящегося пепла. И также у другого стрелявшего… Странные горловые звуки издают все, лишившихся только что своих стрел.
Какое-то короткое время они еще держатся на ногах, покачиваясь, но жизни уже нет в их глазах. Стрелки, как потерявшие опору ватные куклы, падают, поднимая пыль.
И пена, исходя пузырями и распространяя зловоние, хлещет из распухающих на глазах глоток, подобно жидкости из опрокинутых бурдюков. Пятятся, наталкиваясь один на другого, воины, оставшиеся в живых. Миг – и они бегут. К морю. Топча упавших, роняя щиты и копья… Впереди всех, вздрагивая и подвывая, бежит палач.
Они стремятся на свой корабль. Темный, животный ужас пережигает последние силы каждого в огне бега.
И тем не менее движенья воинов делаются, почему-то, все более замедленными и плавными.
Враги
И наконец микайны останавливаются и замирают, отклонившись назад.
Движенье продолжает лишь сотник. Он поотстал несколько, пытавшись в начале паники задержать бегущих. Теперь он медленно и неуверенно проталкивается через неровные замершие ряды, как слепой. Тяжелыми шагами движется к палачу, при этом едва ли замечая около себя что-либо. Тот разворачивается к нему, покачнувшись, и у него обнаруживаются такие точно, как и у сотника, остановившиеся глаза.
Как будто бы им на плечи давит непосильная тяжесть. Они готовы оба сейчас упасть – кто произнес приговор и тот, кто его исполнил. Непроизвольно они обхватывают друг друга и только так им удается сохранить равновесие.
Железная тишина, и в ней – хриплое, все учащающееся дыхание этих двух… и неожиданно их тела начинают словно проваливаться одно в другое! Сникая, оплывая подобно воску…
