произвол!
— Чертеж, копию — и разойдемся мирно, — понизив голос, предложил шкипер.
— Нет у меня ни чертежей, ни копий!
— Вот этот кусок портолана нашли в твоем заплечном мешке!
— А! Вы рылись в моих вещах? На каком основании, позвольте спросить? Вы, может быть, не знаете, что такое презумпция невиновности? О, смею вас уверить, мои родственники это вам быстро напомнят.
— Хорошо излагает, — наклонившись к Лешке, прошептал Владос. — Надо же, презумпцию невиновности вспомнил. Непрост, ох как непрост.
— А что это за — презун… презанция? — ничтоже сумняшеся осведомился Лешка.
Грек лишь вздохнул и скорбно покачал головой:
— Темный ты человек, Алексей. Отсталый. Не обижайся, но сразу видно, что ты из глубокой провинции.
— Сам ты отсталый, — все же обиделся юноша.
Это ж надо, его, жителя двадцать первого века, упрекает в невежестве какой-то там средневековый грек! А вообще-то, было, над чем задуматься.
— Это кто там шепчется у меня за спиной? — резко обернулся задержанный.
— Это свидетели, — негромко пояснил шкипер.
— Ах, свиде-етели, — толстяк нахмурился, он теперь уже не был смешон, скорее страшен и омерзителен — этакая расплывшаяся на стуле брыластая жаба. Но глаза «жабы» горели умом и злобой:
— Парни, а вы знаете, что бывает за лжесвидетельство? Читали «Шестикнижье»? Нет? Зря.
Нет, задержанный отнюдь не собирался сдаваться. Ругался, сыпал учеными фразами, угрожал, в общем, вел себя крайне неосмотрительно и нахально. Как будто и в самом деле не был ни в чем виноват.
— Вы задержали меня на основании этого раскрашенного клочка? С ума сошли. Не думайте, я вовсе не собираюсь вырываться. Хотите меня арестовать — арестовывайте! Но помните, я обязательно подам апелляцию в суд автократора, обязательно подам, и это вам всем выйдет боком! Нате! — Илларион вытянул вперед руки. — Закуйте меня в кандалы!
— Нам достаточно и того, что вы будете заперты в одной из кают.
— А, узилище!
Душа, утешься! Пусть тебя страданье не осилит!
И в малодушие не впадай врагам твоим на радость.
Ты, разве, сердце, не клялось, душа, ты не хвалилась,
Что с испытанием любым готов я повстречаться! —
вскочив со стула, с выражением продекламировал Илларион:
— Быть может и я напишу в заточении «Тюремные стихи», как Михаил Глика, которого, вы, убогие, вряд ли читали… Веди же меня поскорей в заточение, кормчий! И знай — с испытанием любым готов я повстречаться.
Вид толстяка был страшен и одновременно величествен. Издевательски поклонившись, он вышел из каюты шкипера в сопровождении четырех вооруженных матросов.
— О, стражи, если б знали вы, кого ведете в заточенье!
— Ну, что? — посмотрев на шкипера, тихо осведомился Лешка. — Мы выполнили ваше задание?
— Да, — хмуро кивнул Абдул Сиен. — Боюсь только, с лазутчиком у меня будут проблемы. Впрочем, это уже не ваша забота. Небось, ждете, когда я прикажу освободить вашего дружка?
— Угу! — парни улыбнулись.
— А я уже приказал, — хмыкнул в бороду шкипер. — Новый задержанный сменит старого, как солнце сменяет луну, а день — ночь. Наверное, ваш приятель давно уж в нетерпении ошивается где-то рядом.
И в этот момент в дверь постучали.
— Можно? — в каюту просунулась русоволосая голова Георгия.
Шкипер с усмешкой кивнул:
— Заходи, парень! Дружки твои поймали-таки супостата.
— Я знаю… И, признаться, тому удивлен.
— Чему ты удивлен? — недоуменно переглянулись Лешка и Владос.
— Потом расскажу как-нибудь… Вы сейчас куда?
— К себе, на палубу. Куда тут еще можно пойти?
— Ну, что ж. Не смею задерживать, — Абдул Сиен развел руками.
— Подождите, господин шкипер, — на пороге задержался Георгий. — Я бы попросил вас отдать одно распоряжение.
— Какое, мой юный друг?
— О том, что перед входом в бухту Золотой Рог все пассажиры будут подвергнуты личному обыску.
— Боже! Что ты такое несешь? — Абдул Сиен изумленно схватился за голову. — Ты хочешь, чтобы меня затаскали по судам? Один сегодня уже грозился, теперь этот…
— Никакие суды вам не грозят, — улыбнулся юноша. — Вы никого не будете обыскивать… Просто объявите! Ну, что вам стоит? Ведь это же не вызовет бунт?
— Бунт-то не вызовет… Наверное, ты еще что-то придумал?
— Да, — не стал отнекиваться Георгий. — Просто таким образом мы можем попытаться отыскать пропавшую схему.
— Что!? Откуда ты знаешь, что она уже не у меня?
— Так, догадался. Так дадите распоряжение?
— Черт с тобой. Дам.
Друзья вышли на палубу. Пока шли все перипетии, небо уже начало темнеть, а где-то далеко впереди в голубоватой дымке поднимались из воды скалы. Завтра днем судно наконец прибывало в Константинополь.
— Что ты еще задумал? — возмущенно осведомился Владос. — Мы ведь уже всех тут нашли, кого можно было…
— Может, и так, — Георгий загадочно посмотрел вдаль.
Лешка вдруг улыбнулся — уж слишком похожими были эти двое: собирающийся принять постриг Георгий и юный францисканский монах брат Массимо. Оба тонколицые, тощие, светлоглазые, только у францисканца волосы чуть потемнее.
— Чего смеешься? — обернулся Георгий.
— Так, — Лешка отмахнулся. — Уж больно ты похож на одного францисканского монаха.
— Что за монах? — Георгий резко напрягся. — Расскажи!
— Так я и собирался…
Усевшись на циновке у фок-мачты, друзья распечатали кувшинчик вина из того пайка, что полагался «господам пассажирам». Лешка в подробностях рассказал бывшему узнику весь только что прошедший день, особенно нахваливая Массимо.
— Да, — поддакнул Владос. — Без этого монаха мы бы вряд ли чего достигли.
— Ну-ка, ну-ка, подробнее! — попросил Георгий.
— Да куда уж подробней! И так уже все рассказали.
— Нет, не все. Каков он, этот монах? Каковы его привычки, манера держаться, общения?
— Да обычное все… Плавает очень хорошо. И весь такой загорелый.
— Загорелый? Ну-ну… — Георгий уселся, обхватив колени руками. Впереди, за бушпритом, отражаясь в серых глазах юноши, медленно опускалось в море золотисто-красное солнце. Наступал вечер, синий, спокойный и теплый. Наступал, чтобы быстро перейти в ночь. Последнюю ночь плавания. На корме и баке
