Гигантская сцена на алимджановской лужайке была устроена по последнему слову эстрадной техники. Бригада мастеров, доставленная из Монте-Карло, в течение двух дней смонтировала это чудо шоу-бизнеса, объявив, что именно такая же сцена украшала совсем недавно пятидесятилетний юбилей Монакского соверена, князя Альберта Второго. Подобное сравнение льстило изощренному самолюбию Фархутдинбекова. Тем более оно вдохновляло не наделенных особо богатым воображением певцов разряда Клима Чука, который первым взобрался на только что сооруженную эстраду. Взобрался и тут же заскакал зайчиком, поджимая в прыжках коленки. Он называл этот фирменный пируэт «Чукноться можно!». Десяток раз подпрыгнул и завопил:
— Воу-у-уу! Во-о-о-оуу! — лениво зевнул, почесал тощий зад под съехавшими до колен джинсами и побрел искать еду; он ел много, но никогда не наедался и не толстел.
До начала концерта оставались считаные часы. Внук Алимджана, уставший за день, уснул, и для него было решено устроить небольшой концерт на следующий день. Гости постепенно заполнили лужайки, тропинки, площадку перед сценой. Появился разряженный в форму наполеоновского солдата администратор, который, откашлявшись, объявил о торжественном начале мероприятия. Он так и сказал:
— Торжественное мероприятие прошу считать открытым.
Началась шумная рассадка гостей. Первые столы возле самой сцены предназначались для самых близких друзей и очень дорогих гостей. Бизнес-сообщество занимало второй и третий ряды. Люди искусства, независимо от участия или неучастия в концерте, рассаживались далее. Замыкали зал ряды с работниками и подчиненными Алимджана, хотя, естественно, не все его люди получали разрешение сидеть на равных с гостями в зале, а только особо преданные, проверенные и нужные человечки.
Сам Алимджан восседал в центре самого первого стола, но длилось это, как правило, совсем недолго. После первого же тоста, который по заведенной однажды и никогда не менявшейся традиции он говорил сам, олигарх вставал со своего места, пускался в обход территории и за стол уже не возвращался. Более того, по законам восточного гостеприимства, которые в этом доме чтили особо, любой гость мог получить первый и самый лучший кусок, и Алимджан лично многим этот кусок протягивал. Отказаться, когда тебя с рук кормил лично Алим Фархутдинбеков, было невозможно.
Алим обвел взглядом гостей. Сегодня за его столом собрались многие, и они волновались в ожидании того, как пройдет эта встреча с магнатом, а более всего волновались Фрост и Ротман. Алим уже получил намек на то, что эти двое готовы делиться — в том случае, если Алим их поддержит.
«Глупцы!»
Алимджан позволял себе многое. Он умел и хитрить, и даже изворачиваться, но в таких случаях, как с наследством Шлица, предпочитал идти к цели прямо.
«Купить меня захотели…»
Прямо отказавшие в честной доле, когда Алим прямо их обоих об этом спросил, эти двое затеяли подковерные игры и, как слышал Алим, пошли даже на перерегистрацию фирм Шлица — уже без его наследников.
«Шакалы…»
Нет, Алим и сам умел и любил играть в жесткие игры, но это не тянуло на жесткую игру, это тянуло только на то, чтобы кому-то из них получить по морде. В этой новой ситуации Алим предпочитал подождать, когда Павлов их уделает, и только тогда уже подключиться самому.
«Ну, что… Где наш великий адвокат?»
Алим обвел глазами публику еще раз, увидел Павлова и хитро усмехнулся, подмигнув ему незаметно от окружающих. Но, конечно, подошел не сразу, а лишь после третьего тоста, прославляющего мудрость, дальновидность и организационный талант Алимджана. Алим просто возник сзади Артема — как он смел думать, совершенно неожиданно. И адвоката словно подбросила неведомая сила, и он встал, обернулся и раскрыл объятия навстречу Алиму.
— Здравствуй, дорогой.
И было видно: Павлов осознает, как он здесь уязвим.
Алим расцвел. Он обожал делать людям такие вот сюрпризы.
Тост
Артем ощутил появление Алимджана психофизически. Сперва острый взор обжег спину пониже шеи, а затем невидимый импульс сотряс адвоката. Он резко повернулся и встал навстречу Алимджану:
— Здравствуй, дорогой!
Фархутдинбеков обнажил ровные ряды крупных белоснежных зубов:
— Какой гость! Брат мой! Как я рад! Здравствуй, здравствуй, мой родной!
Гости, сидящие за столом Артема, притихли и с завистливым восхищением внимали лестным приветствиям одного из самых богатых людей планеты и, пожалуй, самого могущественного российского богача. Многие, не понимая всей опасности такой близости, жаждали попасть на место Артема Павлова, особенно когда под завистливые охи и вздохи гостей мужчины троекратно обнялись и расцеловались.
Павлов сделал это весьма сдержанно, но вполне искренне. Он уважал принципиальность Фархутдинбекова, признавал его уникальный талант и интуицию. Никогда его ни о чем не просил, но при этом никогда и не отказывал. Этого было достаточно, чтобы долгое время оставаться другом, без риска незаметно превратиться в прислугу, а затем и в раба.
— Слышал, ты почти довел дело о наследстве Шлица до конца, — не громко, но достаточно внятно, чтобы это слышал сидящий неподалеку Фрост, произнес Алим.
По спине Артема пронесся холодный ветер. Он понятия не имел, зачем это говорится в присутствии Фроста и гостей; он просто не успевал этого понять! А время поджимало, и ему уже следовало улыбаться и отвечать.
Артем на мгновение отстранился от всего и… доверился интуиции.
— Нет, Алим, еще не довел, — честно ответил он и сосредоточился, — но я доведу. Вдова Иосифа и его сын не потеряют из наследства ни рубля.
— Ай, молодец… — хитро улыбнулся Алим и громко крикнул на весь зал: — А теперь слово моему другу, преданному адвокату моей семьи. Лучшему юристу современности Артему Павлову. Попросим, дамы и господа! Просим, господин Павлов!
Артем на мгновение смутился. На мероприятиях Алима соблюдалась достаточно строгая иерархия, и он никак не ожидал, что окажется четвертым по счету. А тем временем Алим — первым — зааплодировал и поднял свой дежурный хрустальный стакан с виски.
Он всегда пил на подобных мероприятиях именно этот лучший в мире сорт шотландского напитка. Невдалеке от него и сейчас можно было разглядеть безликого человечка с заветной бутылкой, и у человечка была единственная обязанность — подливать виски в стакан Великого Хозяина. И только он да его повелитель знали, что в бутылке налит вовсе не виски, а отличный цейлонский чай, слегка разбавленный коньяком для запаха. В этом нехитром трюке и заключался секрет поразительной трезвости Алимджана, которую он демонстрировал даже на многодневных безостановочных пирах. А чтобы виночерпий не проговорился невзначай, он был нем. Почему? Ответить, как и он сам, никто не мог. Возможно, он просто онемел от секретов, в которые оказался невольно посвящен. Но, вероятнее всего, поплатился языком за хлебное и непыльное местечко. В любом случае его немота служила залогом одной из многочисленных тайн могущественного хозяина.
Павлов поднял рюмку, повернулся к залу и… снова доверился интуиции.
— Мой друг Алимджан…
Зал мгновенно притих. Дерзость обращения была необыкновенной. Многие знали: если Алиму это не понравится, он может позволить себе все: и наказать сразу, и сделать ради гостей приветливое лицо — на несколько часов.
И только Алим даже бровью не повел.
