волшебству. Трижды прав евнух Василий: такой сосед опасен! Для империи будет великим благом, если русского медведя удастся загнать обратно в леса и болота…
– О чем ты думаешь, деспот? – Евсевий вышел из каюты на палубу, подошел к Софронию сзади.
– О том, как обширна и богата эта земля. Она должна принадлежать империи.
– Вряд ли архонт Хельгер думает так же.
– Неважно, что он думает. Хельгер не вечен, а империя умеет ждать своего часа. Молодой Ингвар не унаследовал ни одну из добродетелей своего отца Рюрика и своего воспитателя Хельгера. Он любит власть и золото, но у него нет силы, чтобы завоевать и сохранить и то и другое. Однажды римляне придут сюда и назовут эту землю своей. Она слишком хороша, чтобы принадлежать варварам.
– Эй, смотрите! – прокричал внезапно один из матросов с носа галеры.
Софроний и его секретарь, повинуясь возгласу, посмотрели туда, куда указывал матрос. По Днепру плыла мертвая рыба. Много рыбы, мелкие рыбешки и огромные сомы, щуки и сазаны, лещи и осетры. Встав вдоль борта, матросы со страхом смотрели на происходящее.
– Чего уставились? – прикрикнул капитан, показавшись на палубе. – Замора не видели? Все на свои места, не то отведаете плетей, клянусь святым Николаем!
– Что это, деспот? – шепнул Евсевий. – Никогда не слышал о подобных чудесах.
– Ты разве не читал в Книге Исхода о десяти казнях египетских? – усмехнулся Софроний Синаит. – Смотри, похоже, это одна из них.
– Но почему это происходит?
– Потому что Бог на нашей стороне, – сказал Софроний с уверенностью фанатика или человека, которому ведомо все. – И Его кара нашла нечестивых язычников.
Подаренный князем гнедой венгерский конь был хорош и статью и нравом – Давида он сразу признал в качестве нового хозяина. В придачу к гнедому Хельгер пожаловал армянского богатыря отличным седлом и новенькой сбруей. Владу Вороне воевода Борзя тоже дал лошадь, но она была поплоше коня Таренаци, да и сбрую к ней положили самую простую. И в довершение всего огнищанин вручил Давиду десять золотых монет – приз за победу над византийским бойцом.
– Я назову тебя Арцив,[15] потому что ты будешь быстрым, как орел, и принесешь мне удачу, – шепнул Давид на ухо коню, когда огнищанин ушел с тока, оставив новых княжеских дружинников радоваться дарам Хельгера.
– Хороший конь, – сказал Давиду Влад Вороня.
– Да, хороший! – Армянин согласно кивнул. – Кони вообще лучше людей. Они не умеют предавать.
– Ты заслужил милость князя киевского, и немудрено! Все хочу спросить тебя: как ты сумел побить этого великана?
– Большое не всегда сильное, – ответил Таренаци, трепля своего нового коня по шее. – Тот, кто не боится большого быка, может надеть на него ярмо.
– Силен ты, брат. И храбер зело. Я бы против такого идолища в жисть бы не вышел.
– Вышел бы, – уверенно сказал армянин. – Ради спасения жизни и чести вышел бы.
– С самого Чернигова хочу спросить тебя, Давид, – где ты так хорошо выучился рукопашному бою? Мыслю я, великие мастера тебя обучали.
– Не мастера – мой собственный отец, пусть будет земля ему пухом. Когда мне исполнилось четыре года, он посадил меня на коня, в пять лет начал обучать драться, в семь – сражаться мечом и копьем. И при этом он всегда говорил: «Настоящий воин должен уметь три вещи: вставать после удара, который поверг его наземь, каждый миг быть готовым к смерти и говорить правду. Научишься этим трем вещам – слава о тебе облетит весь мир!» Как твоя нога?
– Много лучше.
Вороня говорил правду; осмотревшие его ведуны нашли, что боль и неподвижность нога вызваны сильным растяжением связок, а не раной от торкского кистеня. Они вправили растяжение и обработали рану какой-то мазью, и теперь молодой воин мог ходить почти не хромая.
– Молви, Давид, а где ты так научился по-нашему говорить?
– Смолоду у меня способности к языкам. Наш священник, преподобный Гарегин, выучил меня латыни и греческому. А язык руссов я изучал в Ани; в гвардии царя был воин из руссов, и мы с ним сдружились. Я учил его армянскому языку, он меня русскому.
– Дела! – Вороня посмотрел на армянина с суеверным ужасом. – А мне вот боги ничего не дали. Разве только везения маленько. Без везения этого я бы Явуза поганого ни за что бы не зарубил. Уж больно споро он с саблей управлялся, ажио в глазах рябило.
– Почему так говоришь? Я видел, как ты мечом дерешься. Глаз у тебя хороший, и рука отменная. Не знаю, где ты искусству боя на мечах учился, но учили тебя хорошо. Правда, до меня тебе пока еще далеко, но ты молод еще, наберешься опыта, да! А еще ты думаешь, когда сражаешься. Знаешь, как это важно – думать во время боя? Боец, который думает, всегда побеждает. Мало быть храбрым, мало быть сильным – надо быть умным. Просто хороший воин готов умереть в бою. А отличный воин идет в бой не для того, чтобы умереть, а чтобы врага убить.
– На бой с ромеем ты шел, чтобы победить, верно ведь?
– Истинно! Я когда посмотрел на этого глупого вола, сразу понял, что его побью. Я легче и быстрее его. Главное было не пропустить удар. Я вот только не ожидал, что этот сын праха начнет лягаться, как ишак. Одно ребро он мне все-таки повредил и нос разбил. – Давид коснулся пальцами своего носа, сердито выругался по-армянски. – Я знаешь почему разозлился? Из-за носа. Очень больно было. Думал, убью этого шакала. А злиться не надо было. Когда человек злится, он слабеет. Надо было спокойно драться, тогда быстрее побил бы его.
– А меня драться научишь?
