Кривичи еще в первые годы правления Хельгера добровольно признали власть киевского князя и киевлян приняли с почетом, радушно, что после долгой утомительной дороги было вдвойне приятно. Селище Курпатов, окруженное дубовым тыном в два человеческих роста и мощным валом, оказалось весьма большим, дворов семьдесят-восемьдесят, и зажиточным, если судить по тому количеству скота, которое бродило около домов. Не успели ратники Давида расположиться во дворе дома старейшины, как селяне уже потянулись во двор, таща завернутую в холсты просоленную рыбу, лосиные и медвежьи окорока, туески с заготовленными впрок жирными бараньими и говяжьими потрохами, копченых гусей и уток, грибы, темный хмельной мед в корчагах, ковриги хлеба, корзины с овощами. Давид был так тронут радушием кривичей, что тут же подарил старейшине несколько норманнских мечей, топоров и кольчуг, а также пообещал, что непременно расскажет могучему Хельгеру о том почетном приеме, который оказали его гридням в кривичской земле.
Девушки на пир в честь гостей не остались, сославшись на усталость, – их отправили на ночлег в один из домов. Зато дружинники, несколько дней проведшие в седле и ночевавшие под открытым небом, охотно сели за пиршественный стол. После нескольких чар душистой медовухи завязалась приязненная беседа, и Радогост спросил Давида о цели путешествия.
– Ездили проведать воеводу псковского, – ответил армянин. – Князь Хельгер, хоть и сидит на столе в Киеве, а о северных землях не забывает.
– Оно и славно, – заметил Радогост. – С той поры, как Олег над Русью князем стал, и в нашей земле спокойнее стало. Раньше, бывало, ливы да варяги незваными гостями забредали, имение наше пограбить, а теперь присмирели. Имя Олега их отпугивает. А нам это в радость. Меньше воевать, больше трудиться стали.
– Это хорошо, – согласился Давид.
– Вы ныне по нашим исконным землям идете, до самого Себежа и далее. Коли надо, могу проводников дать. Но сначала погостите у меня денек-другой.
– Рад бы, отец, да не могу, – покачал головой Давид. – Через три дня должен быть в Себеже, а далее в Полоцк отправляться потребно. Служба княжеская.
– Служба дело важное. – Радогост дал знак наполнить корцы медом. – Гостям мы завсегда рады, коли с миром они пришли. А торопиться вам не след. От Курпатова до Себежа дорогой на полдень восемьдесят верст будет, а если по прямой, через Полчев ехать, то полста верст от силы. В два дня пеший осилит, а уж вы одвуконь и вовсе за день доберетесь.
– Что-то не слышал я об этой дороге, – покачал головой Влад Вороня. – Лесом она, что ли, идет?
– Лесом, – кивнул Радогост. – Не сомневайся, боярин, дорога эта проезжая, болот поблизости от нее нет. Да и в Полчеве вас с почетом примут, отдохнете. Там брательник мой живет, Молибог. Большое селище, не меньше нашего будет. Да вы ешьте, сейчас велю еще чего-нито подать!
– Так ты говоришь, старшой, что дорога через Полчев короче будет? – подал голос до сих пор молчавший Ворш.
– Говорю же, короче, – с легким раздражением ответил Радогост. – И легче, мыслю. Так, как вы собрались ехать, вам все по буеракам да болотистым низинам придется ехать, девиц своих мучить не нужно. Неино лошадей потеряете – копыта сотрут по камням либо в трясине увязнут.
– Так мы этой дорогой в Псков ехали, – возразил Вороня.
– Когда то было? Две-три седьмицы тому? Тогда дорога суше была. А тут дожди шли, все раскисло. Хотя дело ваше, езжайте, как задумали.
– Поглядим еще, – произнес Ворш.
– Поглядите, – уже мягче сказал старейшина. – Отдохнете у меня в Курпатове, в бане попаритесь, отоспитесь, а там и рассудите.
– Твое здоровье, отец! – Давид залпом осушил корец меду, крякнул довольно, запустил пальцы в блюдо с тушеной зайчатиной.
Солнце село, сгустились сумерки, но во дворе зажгли факелы, и пир продолжился. Весело опорожнялись ковкали и чары, пирующие затянули песни. Рыжий варяг Реттиль удивлял кривичей своей силой, поднимая на руках весело хохочущих девушек – по две зараз. Радогост отдал какое-то распоряжение, и во дворе вмиг появились музыканты с дудками и бубнами, заиграли что-то залихватское, отчего ноги подвыпивших молодцов сами подняли их из-за столов и повели в плясовую. Давид с улыбкой наблюдал за развеселившимися дружинниками, сам же со своего места не поднялся, как и Ворш, который почему-то потерял интерес к застолью и казался неуместно задумчивым.
– Ты что, ведун? – шепнул ему Давид. – Опять чуешь что-то нехорошее?
– На этом пиру ничего, – ответил шепотом Ворш. – Мы среди славных и добрых людей, и нам ничего не грозит. Дорога меня беспокоит. Радогост дело говорит – лучше будет через Полчев ехать, сократить путь. Места здесь дикие, почти безлюдные. Нужно их быстрее проехать.
– Ты что-то беспокойный стал.
– Время уходит. И беспокоят меня видения Ивкины.
– Что за видения?
– Долго рассказывать. Из лесов выбираться надо побыстрее. Нехорошего здесь много.
– Давай веселиться, ведун! – махнул рукой Давид, потянулся к ковшу с темным ароматным медом. – Придет утро, тогда и думать будем. Зачем вспоминать о дурном в час веселья? Рано или поздно придет час скорби, тогда и будем грустить.
– Я сейчас, – вдруг сказал Ворш, встал со своего места и покинул пир.
Давид вздохнул, придвинул к себе блюдо с лосиным окороком, наколол кусок мяса на кинжал и принялся за еду, посматривая время от времени на беззаботно пляшущих дружинников.
Ворш покинул двор старосты, быстрым шагом добрался до избы, в которой остановились девушки. В сенях его встретил Некрас. Юноша по-прежнему был в юшмане, но теперь к его воинскому костюму добавились мягкие сапоги-пошевни, плотно облегавшие ногу, – видимо, кто-то из кривичей сообразил
