мере наступления ночи становятся лишь острее.
Сюда и повел нового русского друга Дэвид Кудрофф. И декан факультета прикладной физики Института кибернетической физики Академии наук Николай Смирнов крутил своей абсолютно круглой головой почти на 360 градусов и изредка восхищенно хлопал в ладоши. Когда очередная едкая шутка была не совсем ясна, он тянул за руку Дэвида и, подбирая слова, переспрашивал, о чем говорил этот уличный артист, больше похожий на спившегося таксиста, нежели на юмориста.
— Просто он рассказал о том, как в лондонский паб, где сидят англичане, один мужик заходит с овечкой, — громко и четко выговаривая слова, пытался объяснить суть анекдота своему русскому коллеге Дэвид.
— Да-да. Это я понял. Только почему овечка? — перебил его Смирнов.
— Ну, как сказать? — пожал плечами вице-президент. — Это анекдот. Просто овечка и овечка.
— А в чем юмор? — не понимал очевидного Смирнов.
— Ну как же? Он же с овечкой зашел внутрь. Осмотрелся и спрашивает…
— А разве у вас можно с овцами заходить в бар? — вытаращил глаза русский.
Кудрофф при всей своей терпеливости едва сдерживался, но стиснул зубы и продолжил объяснение:
— С овечками, конечно же, нельзя. Но это же анекдот! Понимаете? Это, как сказать… Это — преувеличение. Ясно? Ну, вы же не удивляетесь, когда в анекдоте кто-то, например, выпил бочку пива? Ну, так говорят…
Уже не слишком трезвый, а потому чрезмерно самоуверенный, Смирнов прикрыл один глаз и покачал головой:
— Не, бочку выпить человек не может. Я вот однажды, когда был студентом, на спор выпил пятнадцать кружек пива. Ну, по пол-литра. У нас такие кружки, — пояснил он и для убедительности развел руки вверх и вниз, показывая «русский размер» пивного мастерства.
Кудрофф молча слушал, хотя размер русской кружки, отличавшейся от английской пинты почти в два раза, его, если честно, впечатлил.
— То есть я выпил всего семь с половиной литров отличного советского разливного пива, — пояснил Смирнов, — а бочка — это минимум два ведра. Каждое ведро примерно двенадцать литров, то есть двадцать четыре литра пива. И заметьте! — Он торжественно поднял правую руку и ткнул указательным пальцем в темное лондонское небо. — Вовсе не советского пива. А какого-то непонятного вашего. Так что бочку по вашей версии выпить не-воз-мож-но! Наука вас опровергает!
Смирнов удовлетворенно хлопнул в ладоши, и Кудрофф потряс головой, чтобы прогнать наваждение и вспомнить-таки, о чем шла речь.
— Так вот, — вспомнил Кудрофф, — он все же зашел в паб, несмотря на ваши возражения. Встал посреди зала и спрашивает…
— А это было днем или вечером? — вновь влез с вопросом Смирнов.
Дэвид тихонько застонал.
— Какое это имеет значение?
— Э-э-э. Не скажите, — не согласился русский гость, — самое прямое. Если это было вечером, то в угаре никто бы и не заметил ни вашего гостя, ни его овечки. Ее можно было принять за крупного бобтейла или вообще за карлика в шубе. В набитом битком вечернем пабе никто ни на кого и внимания-то не обращает.
Смирнов удовлетворенно улыбнулся и сложил руки на груди — вылитый Наполеон, только лысый.
Дэвид вздохнул и продолжил досказывать анекдот, хотя даже комики уже закончили свое выступление и обошли уличных зрителей со шляпой, в которую полетели медяки и никелированные монетки.
— Это было после полудня, но еще не смеркалось. Подходит?
— Вполне.
— Так вот, этот посетитель с овечкой спрашивает бармена у стойки: «Вы здесь наливаете католикам?»
Смирнов снова оживился:
— Извините! А разве прилично шутить о вопросах вероисповедания? Мне кажется, это задевает чувства некоторых граждан. Не так ли?
И вот тогда Кудрофф растерялся. Он понимал, что такое корректность в вопросах веры, но ведь анекдоты для того и существуют, чтобы высмеивать, и здесь запретных тем быть не может. Ясно, что профессор физики из России о европейских ценностях и слыхом не слыхивал, но вот оспаривать его не стоило. Дэвиду нужно было прежде всего наладить с ним доверительный контакт. На этом особенно настаивал Томас Хоуп.
— Вопросы религии, конечно же, не обсуждаются прилюдно, — терпеливо объяснял он, — но анекдот на то и анекдот. Это же ирония, сарказм. Я знаю, что в Советском Союзе анекдотов было гораздо больше, чем официальных печатных газет. Так?
— Это правда, — вздохнул Смирнов.
А едва Дэвид решил, что можно наконец довести известный своей простотой анекдот об овечке до конца, русский принялся рассказывать, как его отчитали на партсобрании за не к месту рассказанный анекдот про Генсека. Кто-то из собравшихся за общим столом настучал проректору по режиму.
Дэвид ждал четверть часа, полчаса, час, но возможности рассказать русскому финал не представлялось. Там и всего-то было полтора десятка слов: «Бармен отвечает: «Конечно, у нас демократичная страна». А посетитель обрадованно говорит: «Ага. Тогда налейте овечке!»
И все!
Но Смирнов рассказывал и рассказывал, Кудрофф кивал и кивал, в конце концов они стали друзьями, а дело пошло на лад.
«Какое дело провернули! — до сих пор не мог поверить в такую удачу Кудрофф. — Вот это, я понимаю, сделка!»
Карьерист
Соломин бросил трубку на рычаги и уткнулся лицом в ладони. Отыскание фактов шпионажа никогда не было простой задачей, и в ситуации, когда твои погоны прямо зависят от изобличений, приходилось изворачиваться. И понятно, что сильно помогали старые друзья, те, кто уже знал, где искать «рыбные места»…
Ну а на Борю он вышел с месяц назад, едва обнаружил некоего Черкасова в штатном расписании Института киберфизики в качестве замректора по режиму. И конечно же, он позвонил — просто потому, что лишь благодаря таким вот Черкасовым ему и удавалось удерживать новую должность за собой. Институт этот был не простой: помимо открытых факультетов, где шло обучение, там было много закрытых кафедр и даже целый засекреченный факультет.
— Слушаю… — прогудел так хорошо узнаваемый, определенно нетрезвый голос. — Ну? И почему мы молчим?
— Боря… — выдохнул Соломин. — Это все-таки ты…
— Юра? — неуверенно поинтересовался Черкасов.
— Узнал, старый чертяка… — облегченно протянул Соломин.
— Стоп! — оборвал его слишком понятливый Черкасов. — Только не говори, что тебе нужна моя помощь.
— Именно так, — рассмеялся Соломин.
В трубке повисла тишина. Черкасов знал о карьере Соломина не многое, но уж то, что Юра устроен в жизни гораздо лучше его, понимал. Разница между ними была видна уже тогда, недаром Соломин пятнадцать лет не звонил. И все-таки однокашник по «Вышке» определенно не шутил.
— Ты где сейчас? — осторожно поинтересовался Борис. — Можешь говорить?
