Детская книга для мальчиков

– Соломонией мя звать не моги, имя тоё тошнотное и душемутительное. Кличь Соломкой.

Тут-то и началось их настоящее знакомство. Первый разговор, если передать его на современном языке, вышел у них такой.

– Ты правда, что ли, царевич Дмитрий? – спросила княжна Соломка. – Или брехня?

– Брехня.

– Так я и думала. А что из Иного Мира к нам попал – тоже враки?

– Нет, не враки.

Она усиленно заморгала пушистыми белесыми ресницами.

– Значит, ты вправду ангел, и имя твое Ерастиил? – Бесцеремонно пощупала его щеку, подергала за ухо, ущипнула за бок. – Но это ты раньше был ангел, а теперь сделался живой человек, правда? Не то как мы с тобой жениться-то будем?

Сказано было более или менее понятно (Аще яко нам с тобою женитися?), но Ластик решил, что ослышался и подглядел в унибук. Прочел перевод – челюсть отвисла.

– Это что у тебя, зуб железный? – заинтересовалась Соломка, заглядывая ему в рот. – Дай потрогать.

И, не дожидаясь разрешения, полезла пальцами в рот.

– Здорово! Вот бы мне такой! То-то мамки с няньками меня боялись бы!

– Это кто же решил, насчет женитьбы? – не мог прийти в себя Ластик.

– Батюшка. На то его отцовская воля, – смиренно потупилась княжна.

– Как батюшка? Он ведь Шуйский, и звать его Василием, а ты по отчеству Власьевна, и фамилия – Шаховская.

– Батюшке цари жениться не разрешают. Он самый знатный из князей после Федора Ивановича Мстиславского – тому тоже нельзя, чтоб дети были. Боятся государи, как бы мы сами не захотели престола, вот и воспрещают наследников иметь. Поэтому батюшка, когда меня родил, заплатил старому Шаховскому, чтоб тот признал меня законной дочкой. Шаховские род старинный, но захудалый. Князь Власий воеводой в Сибирское царство поехал, навечно, а я у батюшки живу. И все про то знают. А вотчины, поместья и холопов батюшка в завещании на меня отписал, так что ты не думай, я невеста ого-го какая богатая.

– Да разве в нашем возрасте женятся?

– Всяко бывает. Мою двоюродную сестру Самсонию одиннадцати годов под венец свели. Нас, девушек, не спрашивают, – вздохнула Соломка, но без особой печали.

– И тебя тоже не спросили?

Она фыркнула, тряхнула косой:

– Еще чего! Я батюшке сказала: ладно, погляжу на него. Понравится – так и быть.

Ластик выжидательно смотрел на нее.

– Чего уставился? – Соломка покровительственно потрепала его по вихрам. – Согласна я. Иначе стала бы я с тобой худосочным разговаривать. Но гляди, целоваться пока не лезь. Батюшка мне с тобой любиться еще не велел, только дружиться.

Так Ластик обзавелся другом, учительницей старомосковской речи, а также бесценным источником информации.

Соломка знала обо всем, что происходит в доме, в городе и Наверху, то есть в царском дворце. Невзирая на малые лета, в тереме холостого Василия Ивановича она была на положении хозяйки. Ее звонкий голосок, то сердитый, то деловитый с утра до вечера доносился из самых разных мест – из внутренних покоев, со двора, от кухонь.

К гостю-пленнику Соломка являлась, когда ей вздумается, и запертая дверь ей была нипочем – у княжны имелся собственный набор ключей от всех замков.

Про то, отчего боярин содержит Ластика в строгой тайне, она объяснила так: боится Шуйский, что слуги проведают о воскресшем отроке – то ли ангеле, то ли царевиче Дмитрии – и побегут в царский дворец с доносом. И так уже в доме болтают всякое. Кто-то что-то подслушал, кто-то увидел, как Ластик ночью прогуливается по двору в сопровождении Шарафудина, вот и шепчутся, будто князь прячет в честной светлице не то злого колдуна в полтора аршина ростом, не то немецкого карлу (карлика). Однако правды пока не вызнали – иначе вся Москва сбежалась бы на чудесного отрока поглазеть. А уж поклонилась бы чудесно спасенному либо разорвала на куски – то одному Богу известно. Толпа – она и есть толпа. Кто знает, в какую сторону ее качнет. Если озлится, разнесет боярские хоромы по бревнышку, никакие ворота и холопы с пищалями (ружьями) не остановят.

На Москве, по словам Соломки, и так было тревожно.

Царем объявили юного Борисова сына, Федора. Про него Ластику известно было следующее: раньше батюшка думал Соломку за него выдать, и она сильно не возражала, потому что Федор собою пригож, статен, очи коришны плюс брови собольи, но теперь Василий Иванович отдает предпочтение Ерастиилу-Дмитрию, ибо положение нового государя шатко.

С юго-запада идет на Москву вор-самозванец, который врет, будто он и есть царевич Дмитрий, чудесно спасшийся от ножа убийц. А между тем известно, что никакой это не царевич – беглый монах-расстрига Гришка, в миру звавшийся Юшкой Отрепьевым. Польский король, враг православия, ему войско дал, и теперь самозванец хочет Годуновых прогнать, сам на царский престол сесть. Сила у него великая, бьет он государевы войска раз за разом. И стоит уже недалеко от Москвы, у города Путивля. Про вора Гришку толкуют, что он ведун (колдун) и чернокнижник, нечистая сила ему помогает. Во