И скорей, не дожидаясь позволения, махнул слугам.
Те подносили сундуки, откидывали крышки, а Василий Иванович читал по свитку: триста тысяч золотых червонцев, великокняжеская сабля в золоте с каменьями, десять соболиных сороков, образ Пресвятой Троицы в жемчугах, золотой павлин турской работы с яхонтовыми глазами – и многое, многое другое.
Дмитрий смотрел и слушал без большого интереса, лениво кивал. Заинтересовали его только два предмета: подзорная труба (
– Внутреннюю скорбь отоймет? Нефритинус-то? – хмыкнул царевич. – Ох, темнота московская. А призорную трубу давай сюда, сгодится. Моя в сражении разбилась. За дары, конечно, спасибо, только кто вам позволил, бояре, в царской сокровищнице хозяйничать? Это вы мое собственное имущество мне же дарить вздумали?
Не сердито спросил, скорее насмешливо, но оба князя так и затряслись.
– Что мне с вами, бояре, делать, а допреж всего с тобой, князь Шуйский? – вздохнул Дмитрий и совсем не царственным жестом почесал кончик носа.
Мстиславский заплакал. А Василий Иванович весь изогнулся, подался вперед и сладчайше пропел:
– Солнце-государь, дозволь рабу твоему словечко молвить, с глазу на глаз. Дело великое, тайное.
Дмитрий пожал плечами:
– Ино пойдем, коли тайное.
И вошел в шатер, Василий Иванович за ним.
Князь Мстиславский лишь завистливо шмыгнул носом.
Это Шуйский про меня ябедничать будет, догадался помертвевший Ластик. Глотать Райское Яблоко или погодить, когда в клетку к медведю кинут?
Прошло минут пять, которые, как принято писать в романах, показались Ластику вечностью.
Потом из-за полога высунулась нахмуренная физиономия боярина.
– Ондрейка, воренка давай!
Шарафудин вскочил с колен, поволок пленника по траве. Идти Ластик и не пытался – какая разница?
Василий Иванович принял «воренка» у входа, больно сжав локоть, втащил в шатер и швырнул под ноги Дмитрию, сыну грозного Иоанна.
– Вот, государь, непонятной природы существо, про которое я тебе толковал. Кто таков – не ведаю, однако же воскрес из мертвого тела. Того самого, которое мои слуги тайно из Углича привезли… Сей малец был похоронен в гробе заместо твоего величества. Думаю, какие-нибудь лихие люди нарочно его туда подсунули, с подлой целью смутить умы… А что он истинно воскрес – тому есть свидетели.
Боярин сделал многозначительную паузу. Хоть напуган был Ластик, но сообразил: ох, хитер Шуйский. Это он намекает, что я-то и есть истинный царевич. Вот, мол, какую бесценную услугу оказываю тебе, государь.
Дмитрий слушал князя с насмешливой улыбкой, на Ластика поглядывал с любопытством.
Шатер у него был не то что царский походный терем – ни ковров, ни подушек, лишь простой деревянный стол, несколько табуретов, на шесте географическая карта, да боевые доспехи на специальной подставке, более ничего.
– Так он воскрес? – протянул царевич, подходя к Ластику – тот от страха сжался в комок.
– Воскрес, государь. Не моего то умишка дело, не тщусь и рассудить. – Боярин выдержал паузу и с нажимом сказал. – А только знай, потомок достославного Рюрика: Васька Шуйский, тож Рюрикович, ради тебя не то что живота не пожалеет – готов и душу свою продать.
– И почем у тебя душа? – засмеялся царевич. – Ладно, князь, поди вон. Снаружи жди.
Василий Иванович с поклонами попятился, а перед тем как исчезнуть, замахнулся на Ластика кулаком, да еще плюнул в его сторону.
И остался бедный шестиклассник наедине с сыном Ивана Грозного.
Убьет! Прямо сейчас! Вон у него сабля на боку, и рука уже лежит на золоченом эфесе.
– Чего таращишься, прохиндей? – усмехнулся царевич. – Эй ты, из гроба восставший, тебя как звать- величать?
А Ластик и рта открыть не может – челюсти судорогой свело.
Не дождавшись ответа, Дмитрий Иоаннович отвернулся, устало потер глаза и вдруг со вздохом произнес нечто совершенно невероятное:
– Дурдом какой-то. Проклятое Средневековье.
В доску свой
Ну вот, сообразил Ластик, это я от страха с ума сошел. И очень запросто, от нервного стресса.
– Приехали, – сказал он вслух. – Кажется, я чокнулся.
