Переписывание рукописей
Музейные и библиотечные работники хорошо знают, какие колоссальные усилия нужно затрачивать для длительного, без порчи, хранения книг. Их нужно держать при определенной температуре, беречь от пыли, предохранять от сырости и прямых солнечных лучей, охранять от плесени, насекомых и грызунов и т.д. и т.п. Ясно, что в условиях средневековья книги быстро ветшали, истлевали, плесневели и подвергались всевозможным другим напастям. Чтобы книга сохранилась в веках, ее нужно периодически переписывать.
Вполне понимая это, традиционная история утверждает, что переписывание латинских книг осуществлялось в монастырях благочестивыми монахами, бескорыстно трудившимися «во спасение души».
Но тут возникает сразу несколько затруднений.
Во–первых, все авторитеты сходятся на признании почти поголовного невежества монахов, скажем, в VI—IX веках. На это отвечается, что среди массы монахов бесспорно должно найтись хотя бы несколько грамотеев, пользующихся из–за своей учености особым уважением, которым были созданы поэтому все условия для работы. Но ведь в то время грамотные люди отнюдь не пользовались уважением, на них смотрели со страхом, как на колдунов, прикосновенных к магии и нечистой силе. Папа седьмого века Григорий I писал одному из своих епископов: «Мы не можем вспомнить без стыда, что ты кого–то обучаешь грамматике. Известие об этом поступке, к которому мы питаем великое презрение, произвело на нас очень тяжелое впечатление…» (см. [39], стр. 10). Официальные церковные власти были вынуждены мириться с грамотностью, как с неизбежным и необходимым злом. В этих условиях если даже отдельные энтузиасты и предпринимали переписку нецерковных книг, то их деятельность, бесспорно, только лишь терпелась и уж никак не поощрялась. А ведь переписка книг требовала в то время и значительных (ввиду дороговизны пергамента) финансовых затрат. Где предполагаемые энтузиасты–переписчики находили необходимые средства (не раз и не два, а постоянно на протяжении многих столетий)?
Правда, позднее, в так называемое Высокое средневековье (XI—XIII века), отношение к книге изменилось, и «монастырские уставы всячески поощряли монахов к работе по переписке книг, считая это богоугодным делом» ([13], стр. 46). Однако вопрос состоит в том, кто переписывал античные книги в критические IV— IX века?
Во–вторых, как под внешним давлением официальных властей, так и по своим внутренним убеждениям монахи–переписчики должны были в первую очередь сосредоточить свое внимание на книгах «божественного» содержания. Какие импульсы могли ими руководить, чтобы тратить многие годы жизни на переписку «языческих» сочинений античности? На звание коллекционеров языческих текстов монахи — очень и очень плохие кандидаты. «Монастыри подвергали строгому отбору книги, с которых делали копии» ([13], стр. 47).
А ведь дело доходит до анекдотов. До нас дошла записка Цицерона, предположительно датируемая 15 марта 44 г. и, возможно, относящаяся к убийству Цезаря: «Поздравляю тебя, радуюсь за тебя… хочу знать, что ты делаешь и что происходит» (см. [45], стр. 184). Этой записке, следовательно, две тысячи лет. И ее тоже добросовестно переписывали благочестивые монахи?
Хотелось бы также получить разъяснение, каким образом монастырский «строгий отбор» преблагополучно проскочила вольнодумная поэма Лукреция Кара «О природе вещей», якобы переписанная в одном из раннесредневековых французских монастырей, несмотря на то, что «…в уставах монастырей, имевших скриптории, специально запрещалось переписывать работы еретиков» ([13], стр. 47).
В–третьих, чтобы переписывать научные, скажем, математические, сочинения, надо хотя бы понимать их ценность и иметь в виду хотя бы одного возможного читателя. А кто в VII веке мог понимать и ценить Евклида, Архимеда и Аполлония? Обычный ответ, что эти авторы дошли до нас через арабов, не выдерживает критики хотя бы потому, что от якобы происшедшего катастрофического уничтожения античной культуры до так называемого «арабского ренессанса» прошло несколько столетий, и мы снова возвращаемся к прежнему вопросу: кто и почему все эти столетия хранил (а значит, переписывал) никому не нужные, в силу их непонятности, книги?
В–четвертых, для монахов раннего средневековья классическая латынь была языком неизвестным или, во всяком случае, вышедшим из употребления. Какой же смысл был для них в переписывании книг на этом языке? Если бы какой–нибудь монах и взялся бы за труд переписать, скажем, Тита Ливия, то, поскольку он это делал для своих современников, а не для будущих гуманистов, он автоматически постарался бы переизложить Ливия на современной ему «вульгарной» латыни.
Переписывание светских сочинений зарегистрировано (в более поздние века) в русской истории. Как следовало ожидать, это переписывание было не механическим, а творческим процессом: переписчики сокращали оригинал и вносили в него дополнения, расшифровывали имена и устаревшие слова, поясняли реалии и т.п. и т.д. (см. например [75], стр. 21 и 49—50).
Невозможно себе представить не знающего классической латыни монаха, переписывающего, как машина, Цицерона.
Все эти вопросы — только с еще большей остротой — встают и в отношении грекоязычных сочинений. Кто, например, переписывал книги Иосифа Флавия? Евреи греческого языка не знали и (по обычным представлениям) самоизолировались в талмудической учености, а греки (византийцы?) не могли иметь ни возможности, ни желания тратить время и силы на переписывание иудаистических сочинений Флавия.
Мы видим, таким образом, что если бы даже античная литература существовала, то дойти до нас она не могла, и потому все, что мы знаем под этим именем, является апокрифом. Специалисты–палеографы, понимая, по–видимому, трудности, связанные с проблемой сохранения античной литературы, старательно их обходят, отделываясь бессодержательной декламацией. Вот, например, что пишет А.Д. Люблинская в книге, допущенной в качестве учебного пособия для студентов университетов и пединститутов:
«Античность оставила средневековью богатейшее наследство… Все это накопленное веками богатство человеческой мысли… средневековье использовало двояким способом. Та часть наследства, которая оказалась слишком сложной для только еще формировавшегося классового общества германских и кельтских народов (римское право, наука, философия, большая часть литературы), была в значительной степени сохранена, но как бы положена в долгий ящик; ее начали оттуда вынимать в XII—XIII вв., и особенно — в период Ренессанса. Другая часть — элементарные начала латинской образованности и все христианское наследство — была сразу же поставлена на службу христианской церкви, молодой государственности и школе, которую лучше всего обозначить как начальную, ибо она давала лишь самые элементарные знания» ([17], стр. 46).
Люблинская искренне думает, что декламация о «долгом ящике» снимает все вопросы. Ей и в голову не приходит спросить себя, а какими методами было осуществлено это «положение в долгий ящик»? Утверждает ли она, что варварские германские племена готов и вандалов, о которых сообщается, что, разграбив Рим, предали огню почти все архивы и библиотеки Римской империи, прежде чем грабить и жечь, снаряжали особые отряды искателей римских документов и хранителей произведений культуры, которые осуществляли экспертизу практической ценности захваченных папирусных свитков, навощенных дощечек и пергаментных кодексов, отделяя простое от «слишком сложного» и откладывая в очень «долгий ящик» (на 800—900 лет!) недоступные их пониманию, античные рукописи научного содержания? И что это был за «долгий ящик», в котором рукописи сохранялись лучше, чем в современных книгохранилищах с кондиционированным воздухом?
Очень показательна также статистика датировок кодексов и отдельных тетрадей и фрагментов рукописных книг, содержащих (полностью или частично) античные тексты. По устному сообщению В.Н. Прищепенко, он рассмотрел 1000 (тысячу) случайно выбранных (чтобы обеспечить репрезентативность) такого рода кодексов и фрагментов и обнаружил, что из них современная палеография относит к Раннему средневековью (V—XI века) всего 17 текстов (1,7%), к Высокому средневековью (XII—XIII века) — 211 текстов (21,1%), а к эпохе Возрождения (XIV—XVI века) — 772 текста (77,2%). По существу, то же самое утверждают и сами палеографы (но без количественных оценок): «…на этот период (XI—XII вв. —
