Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1

друга попарно подмышки, и полетело… воевать за гегемонию на Средиземном море. Читая «Историю Пелопоннесской войны», я в первый момент думал, что имею дело с какой–то грандиозной мистификацией, и только потом, после астрологического определения времени четырех (так у Морозова. — Авт.) указанных там затмений мне стало ясно, что псевдо–Фукидид тут описал довольно реально борьбу за гегемонию латинского Запада с эллинским Востоком, и что под именем Спарты (т.е. по–гречески — Узды) у него надо подразумевать Рим, а под Афинами — Византию, и что всю его книгу приходится признать за произведение эпохи Возрождения или ее кануна» ([2], стр.683).

 

Начало Афин

С последними выводами Морозова можно спорить, поскольку вблизи все выглядит величественнее и история микроскопической борьбы двух городишек под пером непосредственного участника событий легко могла принять вселенские масштабы, но общее заключение о географической непригодности Афин (и Спарты) на роль крупных политических и государственных центров выглядит очень убедительна

Но если в этом отношении Морозов прав, то мы должны считать средневековыми апокрифами не только Фукидидовскую «Историю», но и все другие наши источники по истории «классической Греции». Один из главнейших такого рода источников — «Историю» Геродота

— мы разберем в § 6, а пока рассмотрим этот вопрос с несколько иной стороны.

От «классической Греции» мы имеем не только письменные свидетельства (в аутентичности которых, как мы видим, есть все основания сомневаться), но и памятники материальной культуры — руины архитектурных сооружений и предметы искусства. Если Морозов прав, то все эти памятники также должны иметь средневековое происхождение. В первую очередь здесь возникает вопрос, могли ли они быть созданы в средние века по общим условиям жизни того времени (уровню развития производительных сил, ремесла, культуры и искусства). В отношении предметов искусства мы этот вопрос рассмотрим в гл. 4, а в отношении архитектурных памятников

— в гл. 18. Однако, есть способ решить, кто прав, более просто и надежно, если обратиться к раннесредневековым письменным свидетельствам, относящимся к периоду, заведомо более раннему, чем возможное время средневекового сооружения «классических» храмов и дворцов. Оказывается, что и здесь все говорит в пользу точки зрения Морозова!

Подробный обзор всей средневековой информации об Афинах содержится в книге немецкого ученого Грегоровиуса «История города Афин в средние века» (см.[16]) . Из этой книги мы узнаем, что реальная история города Афин начинается приблизительно с X века н.э., а после его почти ничего не видно. Как пишет Грегоровиус, «судьбы (Афин. — Авт.) за эту эпоху покрыты таким непроницаемым мраком, что было даже выставлено чудовищнейшее мнение… будто Афины с VI по X век превратились в необитаемую лесную поросль» ([18], стр.41). Это мнение было впервые высказано немецким ученым Фальмерайером, который основывался на ряде найденных им документов. Естественно, что среди классиков оно вызвало взрыв опровержений (см. [16], примечания на стр.41) и, как утверждает Грегоровиус, ныне «доказательства существования Афин в мрачнейшую эпоху добыты вполне неоспоримые» ([18], стр.41). Однако это заявление Грегоровиуса остается, по существу, голословным, а фактом является то, что «потребовалось приискивать особые доказательства ради выяснения того только, что достославнейший город по преимуществу исторической страны вообще влачил еще тогда существование» ([18], стр.41).

Свято веря в существование Афин в древности и желая согласовать эту веру с добытыми им документами, Фальмерайер предположил, что в конце IV века н.э. аваро–славяне начисто вырезали всех «классических» греков. Ничем другим он не мог объяснить, почему в начале средних веков на месте Афин (и других греческих городов) простирались глухие леса. Это объяснение, конечно, очень слабо хотя бы потому, что массовая резня греческого населения, безусловно, была бы отмечена византийскими летописцами. Кроме того, Фальмерайер не замечает, что если бы лес покрывал «классические руины», то следы этого были заметны на них и до настоящего времени. Поэтому логическим следствием из найденных Фальмерайером документов является утверждение, что все эти руины принадлежат более позднему времени.

Не сомневаясь в существовании Афин и в них «классических» построек, Грегоровиус тем не менее отмечает, что в это время «город Афины давал византийским летописцам лишь редкие поводы хотя бы вскользь касаться его дел» ([18], стр.42), одновременно указывая, что так же дело–то обстоит и по отношению ко всей вообще Греции. Когда же он начинает рассматривать эти «редкие поводы», невольно поражаешься сухостью и краткостью информации.

Например, Павел Дьякон сообщает, что император Констанций II (он же Константин III) в 662 году полгода пробыл в Афинах, но, как с горечью замечает Грегоровиус, ни он, ни другие летописцы не сообщают никаких подробностей, «ни единого имени какого–либо афинянина, ни местных должностных лиц, ни городских памятников, словом сказать, отмечают лишь голый факт пребывания императора в Афинах» ([18], стр.43). Не были ли эти сообщения позднейшими интерполяциями?

Столь же сухи и неопределенны сведения церковных источников. Как пишет Грегоровиус, «в начале средних веков духовная деятельность афинской церкви ускользает от нашего суждения», добавляя, что «ни единый из семи вселенских соборов не собирался в древнегреческих городах», и заключая, что «вся церковная история города Афин представляется нам столь же бессодержательной и тупою, как гражданская история этого города» ([18], стр.47).

«Бессодержательность» истории всегда является одной из наиболее веских улик ее апокрифичности, поскольку в аутентичных источниках не могут не проскочить живые и красочные подробности.

«После кратковременного пребывания императора Констанция в Афинах этот город опять от нас скрывается во тьму, не имеющую истории. Долгое время на забытый город не падает ни единого ₁ проблеска света. Только вследствие знаменитой распри из–з| поклонения иконам… Греция временно (!? — Авт.) пробуждается опять к жизни и проявляет пред нами деятельность» ([18], стр.50).

Этим «пробуждением» является мятеж жителей Циклад Космы : Агеллиана против Византии, быстро подавленный центральной властью. Однако, «в какой мере принимал город Афины участие греческом мятеже, нам неизвестно» ([18], стр.53).

Фактически первое после 662 г. упоминание Афин в византийски хрониках относится к 752 г. (почти через сто лет!), да и то только ка места рождения императрицы Ирины. Затем Афины вновь появляются на свет в 807 г. по аналогичному поводу бракосочетания афинянки Феофано, племянницы Ирины, с наследником византийского престола Грегоровиус придает этим двум фактам непомерное значение, вывод из них целое воздушное строение гипотез об остатках «прежнего величия» Афин в это время. О характере и уровне рассуждений Грегоровиуса (который по сравнению с другими «классиками) является еще очень осторожным человеком) могут дать представление следующие его слова, которые мы не считаем нужным даже комментировать: «Если бы можно было проникнуть в тьму истории Афин и других греческих городов в VIII веке, то, конечно, мы бы та открыли могущественную, поддерживающую сношения с Римом партию иконодулов, которою заправляли ревнительные епископы монахи. Эта партия рассчитывала за испытанные преследования отомстить путем восстания, под предводительством Космы Агеллиана, и, весьма вероятно, в глазах византийцев, которые долгое время афинян почитали за язычников, эти последние теперь слили; иконодулов. Поэтому и Ирина, пред въездом в столицу, должна торжественно отречься от поклонения иконам…» ([18], стр.61).

Значение афинянок–императриц, по мнению Грегоровиуса, состоит еще в том, что они «напоминали о существовании родного своего города даже в эпоху все более сгущавшегося варварства и невежества. Это тем более примечательно, что никогда ни единый афинянин, ни вообще уроженец древней (т.е. материковой. — Авт.) Греции не только не вступал на византийский престол, но за время существований восточно–римской империи даже и не блистал заведомо для истории на сколько– нибудь видном поприще» ([18], стр.65).