Ранее (abbe de la Trappe, 1626—1700, преобразователь ордена траппистов и автор «Жития св. Бенедикта») считает предания о письменных работах бенедиктинцев догадкою, на которой не стоит останавливаться. Тем не менее большинство историков считают (без каких–либо документальных оснований. —
Фульдская легенда держится за цитату в местной монастырской летописи: «Итак, в городе, именуемом Мимидою, на реке, которую Корнелий Тацит, историк подвигов, совершенных римлянами среди народа этого, называет Визургис (Везер), а нынешние зовут Визарака». Отсюда заключили, что летописец имел перед глазами подлинный текст «Анналов» Тацита…
Еще легендарный список Тацита был будто бы сделан рукою Джованни Боккаччо для собственной его библиотеки. Последняя цела, но Тацит — такова уж судьба этого писателя — исчез и из нее неизвестно когда и куда. Гошар недоумевает: если существовал этот экземпляр, то откуда бы Боккаччо взял оригинал для списывания? Предполагают, что в Монте–Кассино, во время своего пребывания в Неаполе. Но раз Гошар отрицает легенду о рукописи Тацита в библиотеке Монте–Кассино, естественно, что он не может принять и ссылку на нее в легенде о Боккаччо. При этом сам Боккаччо рассказывает, что в Монте–Кассино он пробыл лишь самое короткое время и принят был прескверно: как же и когда же мог он скопировать рукопись, требующую, хотя бы самым скорым письмом, не менее месяца работы, не разгибаясь? А главное– то — будь Боккаччо знаком с Тацитом, последний оставил бы хоть какой–нибудь след в его произведениях, — между тем незаметно никакого. И это тем ярче сказывается, что в своей историко–анекдотической работе «De casibus virorum et ferminarum illustrium» («О приключениях знаменитых мужей и женщин») Боккаччо говорит, между прочим, о Тиберии, Нероне, Гальбе, Отоне, Вителлии — исключительно по данным Светония, с некоторыми заимствованиями у Ювенала, и — о христианах из церковного предания. Если бы Боккаччо знал Тацита, мог ли бы он, великий художник, говоря о смерти Агриппины, оставить без упоминания великолепную морскую драму, написанную Тацитом, или, говоря о смерти апостолов Петра и Павла, ни словом не обмолвиться о гонении на христиан, сопряженном с великим пожаром Рима? Словом, поразительнейшие страницы Тацита остались для Боккаччо бесцветны и немы; ясно, что он их просто не читал» ([8], стр. 369—373).
Это — все упоминания о Таците до его находки Поджо Браччолини. Таким образом, на всем протяжении средних веков нигде не сохранилось никаких сведений о существовании рукописей Тацита, и приходится «согласиться с Россом и Гошаром в том их утверждении, что
«Находка» Тацита
«В ноябре 1425 года Поджо из Рима уведомил Никколи во Флоренции, что «некий монах, мой приятель», предлагает ему партию древних рукописей, которые получить надо в Нюрнберге, в числе их — «несколько произведений Тацита, нам неизвестных». Никколи живо заинтересовался и немедленно изъявил согласие на сделку, но, к удивлению и беспокойству его, приобретение предложенной редкости затягивается сперва на два месяца, потом на восемь и т.д. Поджо тянет дело под разными предлогами и отговорками, а в мае 1427 года Никколи узнает, что его приятель ведет переговоры о рукописи Тацита с Козьмою Медичи. На запрос Никколи Поджо дал довольно запутанный ответ, из которого ясно только одно, что в эту пору книги Тацита у него еще не было, а имелся лишь каталог немецкого монастыря в Герсфельде (впервые он тут назвал монастырь), в котором среди других важных рукописей (Аммиана Марцеллина, первой декады Тита Ливия, речей Цицерона) имеется и том Корнелия Тацита (Герсфельд — городок в Гессене, на Фульде; здешнее аббатство, кажется, было объединено с Фульдским общим управлением). Впервые также говорит тут Поджо, что «монаху» нужны деньги; раньше дело шло об обмене старых рукописей на новые религиозные издания Никколи. С монахом Поджо что–то немилосердно врет и путает: монах — его друг, но, будучи в Риме, почему–то не побывал у Поджо, и надо было добиться, чтобы найти его окольным путем; книги в Герсфельде, а получить их надо в Нюрнберге и т.д. В заключение Поджо сперва забывает послать Никколи обещанный Герсфельдский каталог, а когда раздраженный издатель вытребовал его к себе, в каталоге никакого Тацита не оказалось. В такой странной волоките и недоразумении, имеющих весь вид искусственности, проходят и 1427 и 1428 годы. Наконец, 26 февраля 1429 года — значит, три с половиной года спустя после того, как началась эта переписка, Поджо извещает Никколи, что таинственный «герсфельдский монах» опять прибыл в Рим, но — без книги! Поджо уверяет, что сделал монаху за то жестокую сцену и тот, испугавшись, сейчас же отправился в Германию за Тацитом. «Вот почему я уверен, что скоро мы получим рукопись, так как монах не может обойтись без моей протекции по делам своего монастыря».
На этом прекращается переписка между Поджо и Никколи о герсфельдском Таците, что объясняется скорым их личным свиданием: лето 1429 года Поджо провел в Тоскане. То обстоятельство, что он в это время действительно раздобылся Тацитом и, как глухо говорил он, из Германии, — несомненно. Честь открытия Тацита, по настоянию к поискам со стороны Никколи и через посредство какого–то неизвестного монаха, приписывают Поджо в XVIII веке и знаток литературы XV века аббат Мегю, и Тирабоски (1731— 1794).
Растянувшись чуть ли не на пять лет, открытие Поджо огласилось раньше, чем было совершено, и вокруг него роились странные слухи. Никколи очень волновался, а Поджо отвечал: «Я знаю все песни, которые поются на этот счет и откуда они берутся; так вот же, когда прибудет Корнелий Тацит, я нарочно возьму да и припрячу его хорошенько от посторонних». — «Казалось бы, — справедливо замечает Гошар, — самою естественною защитою рукописи от дурных слухов было — показать ее всему ученому свету, объяснив все пути, средства и секреты ее происхождения. Поджо, наоборот, опять обещает хитрить и играть в темную».
Неизвестно, тотчас ли Поджо и Никколи публиковали копии с Тацита, которым осчастливил их таинственный монах, если только был какой–нибудь монах. Можно думать, что нет. Они придерживали свое сокровище и набивали ему цену. Списки авторов стоили тем дороже, чем они были реже. Поэтому экземпляры Тацита, художественно воспроизводимые фирмою, расплывались к таким высокопоставленным покупщикам, как Пьетро Медичи, Матвей Корзин и т.п., — в общем же обороте их не было, чем, вероятно, и объясняется долгое молчание о Таците ученой критики. Так, например, Полициано (1454—1494) либо вовсе не видал нового Тацита, либо отнесся к Поджиеву манускрипту с подозрением, потому что подобно как выше Боккаччо — в этюде своем о Светонии и Цезарях совершенно не касается Тацита, хотя говорит о нем с высоким почтением, со слов Плиния и Вописка. Это тем любопытнее, что Полициано должен был уже знать и печатное издание Тацита (1470 год у Спиры в Венеции)…
Более того, Маккиавелли, которого в потомстве так часто сравнивают с Тацитом, — наглядный и разительный показатель того, что даже в начале XVI века первоклассный историк и политик, специально обсуждая темы империализма, столь жгуче напоминающие аналогии Тацита, мог, однако, пройти мимо последнего, словно его и не было на свете… Это совершенно не согласуется с утверждением Гастона Буассье, будто со второй половины XIV века Тацит сделался настольной книгой итальянской знати и как бы руководством придворной политики…
Любопытно, что в много позднейшем издании писем своих и Никколи, Поджо упустив из вида даты переписки своей о Таците 1425—1429 гг., с каким–то задним намерением фальсифицировал даты 28 декабря 1427 г. и 5 июня 1428 г. в двух вновь оглашенных письмах, которыми он просит: «Ты мне прислал том Сенеки и Корнелия Тацита. Благодарю тебя. Но последний исполнен ломбардским письмом, причем
