Валентина Степановна закончила читать, отложила книгу и сказала:
— А теперь, дети, прочитайте стихотворение несколько раз про себя. И подумайте о том, что хотел сказать автор.
Стихотворение мне понравилось. Только финал немного настораживал. Отдавал какой-то школьной назидательностью. Автор словно говорил: «Видишь, как все хорошо? И ты тоже давай, не подводи. Учись на „пятерки“. Раньше-то, при царе, как было? То-то…»
Кроме того, не было поставлено конкретных целей. Вроде как мы все видим, чего хотели. Значит, мечты сбылись? Ничего уже нового не нафантазировать? А начиналось как хорошо! Сидит Ленин у окна. Закрыл глаза и мечтает. Представил себе пашни, избы, Юрия Гагарина в ракете. Здорово! И никто не скажет: «Хватит ворон считать! Садись лучше за уроки! А то двоек нахватаешь!» Потому что это Ленин. Эх, жаль, что я тогда не жил, когда был Ленин. Мы бы сели, помечтали…
— Андрюха! — позвал меня Старостин. — Это ведь про скелетов стихотворение.
— Чего? — удивился я.
— Смотри. Вверх идут скелеты, в доме тишина, здесь работал Ленин, сидя у окна. Ты представляешь? Сидит на втором этаже, — тут его голос стал тише, — Владимир Ильич Ленин. А к нему по лестнице поднимаются скелеты. Хрусть-хрусть.
Тут Старостин пару раз дернул плечами вверх-вниз, изображая, как скелеты поднимаются к Ленину. Я захихикал. В моем сознании Ленин никак не вязался со скелетами. Скелеты — это глупость, баловство. Зачем им подниматься к Ленину? Что они ему скажут? Ленин — дело серьезное… наш советский идеал. С этим не шутят.
— Хрусть-хрусть, — Старостин тем временем продолжал изображать скелетов.
— Старостин! — крикнула учительница. — Сейчас же выйди из класса! Весь уже искривлялся! И ты, Аствацатуров, у меня дождешься!
Стихотворение нам задали выучить наизусть. На следующий день на уроке каждый по очереди выходил к доске и громким голосом его читал. Всякий раз Старостин толкал меня под партой ногой и показывал плечами: хрусть-хрусть.
Я вспоминал про Ленина, потом про совершенно неуместные в его доме скелеты, и мне становилось смешно.
Спустя месяц весь наш класс повели в музей Ленина на Болотной улице, рядом с нашей школой. Это был старый финский дом. Он и сейчас там стоит. Точнее, не дом, а деревянный домик. Что-то вроде дачи. Между прочим, в этом доме состоялось историческое заседание ЦК ВКП(б), где было принято решение штурмовать Зимний.
Мы вошли внутрь, сдали в гардероб пальто, и тут пришла экскурсовод — тетка средних лет и повела нас смотреть комнаты. Она что-то говорила. Очень много говорила. Я не слушал. Стоял, о чем-то думал. Смотрел по сторонам. На стене фотографии: Ленин в кругу соратников. У стен — стенды: там какие-то раскрытые книги, газеты и даже фотографии. Старая мебель. Лампа, чайник — таких уже не делают. Вспомнил стихи Сергея Михалкова:
Мне стало стыдно. Потому что смотреть на чайник совершенно не хотелось. Экскурсия тем временем продолжалась. Мы зашли в очередную комнату. В углу была видна небольшая лестница. Она закруглялась и вела куда-то на второй этаж. Проход на лестницу был перегорожен двумя стойками с красной веревкой.
Тетка-экскурсовод встала спиной к веревке, подождала, пока мы все зайдем в комнату, и произнесла: — Всем вам, конечно, известно стихотворение… — тут она выдержала паузу и начала декламировать:
Я поискал глазами Старостина. Он стоял где-то слева. На его физиономии сияла счастливая улыбка. Поймав мой взгляд, он подмигнул мне и принялся дергать плечами. Руки его при этом болтались как плети. Старостин беззвучно шевелил губами: хрусть-хрусть.
Вот, значит, по какой лестнице к Ленину ходили скелеты…
Я представил себе, как скелеты, один за другим, переставляя костяные конечности, поднимаются по ступенькам наверх, к Ильичу, и меня стал разбирать смех. Когда вокруг торжественная обстановка и нельзя смеяться, от этого делается еще смешнее. Я прикрыл рот ладонью, но смех стал просачиваться сквозь пальцы похрюкиваньем, постепенно набирающим громкость. Тетка-экскурсовод ничего не замечала, но одноклассники стали на меня оглядываться. Я делал героические попытки побороть смех.
И тут сзади раздался грохот. Кто-то из девчонок громко взвизгнул. Я обернулся и увидел, что наш отличник Леша Петренко лежит на полу, рядом с ним — октябрятское знамя, а одноклассники столпились вокруг и пытаются привести его в чувство. Леше как самому достойному доверили знамя нашего октябрятского отряда. И еще пять минут назад он стоял с этим знаменем, глядя, по своему обыкновению, прямо перед собой. Видимо, он не выдержал духоты и грохнулся в обморок. В комнатах музея на зиму законопатили окна и было очень жарко.
Интересно, что тетка-экскурсовод даже бровью не повела, как будто ничего не случилось. Она спокойно дочитала стихотворение, обстоятельно и с выражением. Потом, правда, сказала:
— Посадите, ребята, мальчика на стул. Пусть тут посидит. А мы пока продолжим осмотр экспозиции. Не будем задерживаться. Через десять минут придет следующая группа.
Откуда берется навоз
Прошло три месяца. Наступил теплый май 1977 года. Мы, первоклассники, радовались скорому приближению лета и предстоящим долгим каникулам.
— Лето, — наставляла нас Валентина Степановна на последних уроках, — нужно провести с пользой. Вот вы летом будете отдыхать. А для других это время года — пора тяжелого труда. Например для трудящихся наших колхозов и совхозов. У них много работы. Кто знает, чем колхозники занимаются летом?
Витя Андреев поднял руку. Витя был двоечник и всегда молчал. Поэтому Валентина Степановна обрадовалась:
— Андреев?
Витя вышел из-за парты, собрался с мыслями и произнес:
— Летом колхозники и совхозники собирают урожай.
Валентина Степановна рассердилась.
— Какие еще «совхозники»?! Нет такого слова в русском языке! И урожай не собирают летом. Дети! Когда у нас собирают урожай?
— Осенью! — выкрикнула отличница Оля Семичастных.
— Правильно, осенью, — похвалила Валентина Степановна. — Молодец, Оленька, — и тут же бросила на Андреева гневный взгляд: — Садись, Андреев. Дети! Оля правильно сказала. Урожай собирают
