— Через застекленную дверь позади стола, — ответила Виктория.
Второй полицейский положил в карман записную книжку и последовал за первым, задержавшись на миг, чтобы включить свет. Они не спеша, прошли через кабинет, осматривая его так же внимательно, как только что обитателей дома: не забыли ни машинку, ни диван, ни книжный шкаф, ни даже огненно-рыжий ковер, выдвинули все ящики, рассыпав их содержимое.
Перед тем, как открыть дверь, полицейские задали Норману еще один вопрос: кто, по его мнению, собирался проникнуть в дом? Воспользовавшись заминкой, Виктория бросилась в гостиную, нашла ботинки Нормана и, вернувшись в кабинет, быстро сунула их ему в руки, чтобы он снова не выходил босым на холод.
Прежде чем надеть ботинки, Норман затуманенным взором несколько секунд смотрел на них, а затем, выпрямившись, ласково провел холодной рукой по щеке Виктории.
— Сожалею, что так случилось, — очень тихо сказал он, чтобы полицейские не услышали.
— Я знаю, — ответила Виктория.
— Когда все закончится, мы уедем, — прошептал он и поцеловал ее в висок. — Мы будем далеко- далеко отсюда, где никто не сможет нас найти.
— Норман, — проговорила Виктория, обнимая его.
Руки Нормана нежно обвились вокруг ее талии, но он не прижал ее к себе, а лишь слегка похлопал по спине. Виктория в неистовом порыве приникла к нему, с горечью понимая, что скоро этот близкий ей человек неизбежно станет чужим и забудет ее любовь.
Помни меня, хотела сказать Виктория, но не смогла. Ее охватило волнение, готовое вот-вот вырваться наружу.
Норман в последний раз похлопал ее по спине и отстранился. Это были прощальные прикосновения. Губы его плотно сжались, а на лице застыла решимость. Казалось, в его сердце проник уличный холод.
— Я тоже тебя люблю, Виктория, — едва слышно молвил он с печалью расставания во взгляде.
И прежде, чем Виктория попыталась остановить его, повернулся и вышел.
От ледяного воздуха перехватило дыхание. Казалось, ветер вонзает шипы в его спину. Но холод не отрезвил Нормана, не внес ясность в его мысли, а еще плотнее окутал их туманом.
В тот момент, когда он был в объятиях Виктории и его губы коснулись ее нежной кожи, Норман вдруг ощутил внезапный ужас. Он понял, что она совсем для него чужая. Руки, скользившие по его плечам, запах духов, шелковистые волосы — все было незнакомым.
— Где вы в первый раз увидели этого парня?
— Что? — переспросил Норман.
Голова его стала тяжелой, а грудь с трудом сдерживала рвущийся крик.
Только что пальцы Виктории притрагивались к нему, но поняла ли она, что мыслями он далеко от нее? Он произнес про себя ее имя, и разом ожили тысячи призрачных, как мечты, воспоминаний: ее улыбка, вкус губ, тепло прильнувшего к нему тела, замутившийся взгляд, когда она громко выкрикнула его имя, и напрягшиеся в порыве страсти бедра.
— Я люблю тебя, Виктория. — Он не просто произнес, он только теперь постиг смысл этих слов.
— Сэр?
— Там, — сказал Норман, показывая на заросли, окружавшие дом справа. — Там он выстрелил в Макса.
— Макса?
— В собаку.
— Ах, да. Правильно, — смущенно отозвался полицейский.
Второй из них подошел к кустам.
— Здесь много не увидишь.
— Очень жаль вашу собаку, — проговорил первый.
Норман нахмурился, но не из-за слов полицейского, а из-за ухудшающейся погоды: дождь с градом хлестал его по лицу. Но этот шторм был ничто по сравнению с бурей, бушевавшей в сознании Нормана. Макс вовсе не его собака, а Виктории. Он слышал ее рассказы о Максе по телевизору и потому много знал о нем, например, чем его кормят. Но ведь если Макс — собака Виктории, то это и его собака.
— Пустяки, с собакой все в порядке, — автоматически ответил Норман, — просто царапина. К счастью, он стрелял из пистолета 38-го калибра.
— Как вы это установили?
— Он всегда им пользуется.
Норман скорее почувствовал, чем услышал, последовавшую за этим паузу.
— Хм, откуда вам это известно, мистер Генри?
Норман смотрел мимо нахмурившихся полицейских.
— Что?
— Я спросил, откуда вам известно, что у того парня пистолет 38-го калибра?
Неужели он сказал это вслух? Что с ним происходит? Что тут вообще происходит?
— Я — Норман Генри, — вдруг произнес он и вздрогнул. Норман увидел перед собой не хорошенький домик, а абсолютно пустую квартиру и понял, что его дом там. Он вспомнил, что продал свой коттедж, когда умерла Мэри. Просто не мог смотреть на вещи, которые она так тщательно подбирала, чтобы сделать его уютней. Он не выносил их вида, потому что Мэри уже не было, а вместе с ней жизнь ушла из этих вещей.
— Ну, так что? — нервно бросил полицейский.
Норман слышал его голос, чувствовал капли дождя на лице, а на теле новую накрахмаленную рубашку, которую купил перед первой встречей с Викторией. Когда это было? Вчера или уже прошла вечность? Когда? Когда еще рядом был Майкл? Но почему здесь стоит полицейский и смотрит на него так, словно хочет о чем-то спросить?
— Я — писатель, — промолвил Норман.
Господи, когда-то он уже говорил это. Но был ли это он? Почему он не может вспомнить ни одной из написанных им книг? Он только помнит, как читал их. И почему тот эпизод, который он отпечатал вчера — или это было сегодня утром, — казался ему не выдуманным, а почерпнутым из жизни? Откуда это ощущение соленой морской воды?
Норман вздрогнул. Ему хотелось крикнуть: «Виктория, помоги мне!» Она — единственное, что связывало его прошлое и настоящее, реальность и кошмар, заполнившие сознание. Но он не мог подвергнуть ее такому испытанию.
Полицейские приблизились к нему и отступили назад.
— Сэр?
Норман почувствовал жар, словно вместо ледяного дождя его коснулось пламя. Дыхание прервалось.
— С вами все в порядке?
— Я… да. Нет.
— Почему бы вам не зайти в дом?
Голос и фигура полицейского исчезли. Вместо лужайки, которая становилась белой от мокрого снега, вместо темной узкой полосы залива Норман увидел одинокую деревянную пристань. Была холодная ночь, завтра он должен встретиться с Викторией.
— Виктория, — произнес он.
— Да, сэр. Почему бы вам не…
— Не говорите ей, — перебил его Норман.
В ответ он услышал голос молодого полицейского:
— Не говорить о чем, сэр?
— Что я не могу… вспомнить… ее имя.
— С вами все в порядке, мистер Генри?
— Мне нехорошо, — донесся до Нормана чей-то голос. Все вокруг закружилось в бешеном хороводе, и он так и не разглядел того, кто это вымолвил, хотя голос показался удивительно знакомым. Норман беспокоился за этого человека, уловив в сказанном невыносимую боль.
