сидели сейчас. Тогда, по его словам, здесь поселили молодую женщину, командировочную из Верхней Салды.
— Откуда? — дернулся Толик. — Из Верхней Салды?
Это была его родина.
— Да, недалеко тут, за Уральским хребтом. Бывали там?
— Бывал. С концертами. И что случилось?
Поздней ночью местная «братва» проиграла женщину в карты. Администратор сказал об этом буднично, в виде вступления к собственным подвигам, так как в ту же ночь спас женщину, поймал из окна и чемодан, и ее самое, и, не мешкая, отправил на первом же поезде дальнего следования все равно куда, хоть на Сахалин, лишь бы подальше.
— Тут свой закон, — он умильно поглядывал на москвичей, но сколько не добавлял сладости в лицо, оно оставалось низменно-животным, как у каннибалов племени Тату.
К утру он полностью овладел правилами, но продулся в пух и прах. Ни о каких деньгах, понятное дело, никто и не заикался.
— Хотите, мужики, я сделаю вам документы, к которым ни один мент не придерется? — предложил он сам. В его чертах трогательно проглянуло смущение. — Нужна только фотокарточка. Наш фотограф работает на первом этаже.
Артисты посмотрели друг на друга, пожали плечами. «… хоть шерсти клок», — означало это движение. Фотография уже открылась. Умытые, причесанные, в одном и том же поочередном пиджаке присели они на стул перед объективом. Остальное было делом техники. Вечером после концерта каждый из трех друзей получил паспорт на имя одного и того же молодого человека, в одинаковой лиловой обложке, с постоянной московской пропиской по одному адресу.
Теперь этой липе предстояло работать.
«Хоть я страшусь того, на что дерзаю…»
Несмотря на телесную крепость и богатырский вид, Толик плохо переносил нервные перегрузки. Его сценическим амплуа были пародии, забавные сценки и звукоподражание, иными словами, тяжкий хлеб легкого жанра. Поэтому вне театра он был немногословен. С возрастом увлечения молодости стремительно пошли на спад, в душе с твердостью обозначилось коренное назначение его жизни, далекое от софитов и аплодисментов.
Он был простым человеком. Он решился.
Впервые пришлось списывать данные из лиловой обложки при заполнении граф и колонок в бланке регистрации ИТД «Каскад». Когда рука его раз за разом стала выводить подлинные ФИО вместо фальшивых, он с полной ясностью осознал, через какие напряги придется идти. В корзину полетели три испорченных бланка. Дело происходило не в самой столице, но в Зеленограде, городе физиков, у железнодорожной станции Крюково. Здесь действовали московские нормы.
Первый страх он испытал на приеме в кабинете инспектора Административного Округа. Страх всамделишный, настоящий, как перед выходом на сцену. Задерганная пожилая дама, взяв его документы, принялась близоруко и неприязненно рассматривать каждую страничку лилового паспорта. Он замер. Слабым звоном качнулось в затылке головокружение. Накануне и днем, и вечером, при разном освещении этим придирчиво занимался он сам и не уличил березняковского умельца ни в малейшей оплошности.
Инспектор отложила паспорт, достала «Лицензию» на гербовой бумаге и стала вписывать его данные.
— Деревянко Станислав Романович, — написала она. — Как называется ваша фирма?
— «Каскад».
— Возьмите другое имя. Этих «каскадов» сейчас десятки и сотни.
«Много ты знаешь…»- подумал он.
— Мне нравится «Каскад», — Толик играл «крутяк».
Она пренебрежительно хмыкнула.
— Не все ли равно? Сами путаницу создаете, а потом жалуетесь, когда из налоговой к вам по двадцать раз приходят.
Опустив глаза, он помолчал. Потом сказал мягко и незаинтересованно, будто не о своем деле.
— Пишите «Каскад».
Женщина тоже успокоилась, даже прониклась тенью симпатии. На лице ее проступило странное лукавство.
— Будь по-вашему, Деревянко. А вот если бы вы пришли завтра, не видать вам никакого «каскада», как своих ушей. С завтрашнего дня вступает в силу «Постановление…» о названиях новых юридических лиц, запрещающее любые повторы.
Он поздравил себя с неожиданной удачей. Добрый знак.
— Значит, мне везет.
И чуть-чуть отпустил себя.
— Чем собираетесь заниматься? — продолжала инспектор уже по-человечески, — Что за пош. р. о.?.
— Пошив рабочей одежды.
Она насмешливо кивнула.
— А на самом деле чем, Станислав Романович? Кому нужна сейчас рабочая одежда?
Толик напрягся вновь.
— У меня хорошие отношения с зарубежными… друзьями. Будем шить для них.
— Нужны им ваши тряпки… — она вздохнула и притиснула бумагу печатью. — Все так говорят, а на самом деле торгуют, чем попало. Водкой, бензином. Эх, вы…
Заглянув вечером адресно-телефонный справочник «Желтые страницы», в алфавитный список на букву «К», Анатолий обнаружил стройный столбик из тридцати двух «Каскадов» подряд. Не слабо, как говорится.
… Большую часть своей доли Виктор отнес матери и бывшей жене с дочкой в надежде на успех второго плана, который был рассчитан на трехнедельную выручку всего агентства. Он уже действовал. Толик наведывался в
Платежки мелькали одна другой.
Прошла неделя, десять дней. С полок пачка за пачкой уходили чистые бланки договоров, с напечатанными внизу слева реквизитами банка. Виктор едва успевал обновлять запас. По этим реквизитам клиенты исправно присылали оплату. А Толик ходил в банк, как на работу.
Две недели. Тишина. Все идет как по маслу. Три дня праздников даже на руку, то да се, шаляй-валяй, никакой бдительности. Однако, до тринадцатого-четырнадцатого ноября следует закруглиться. Если не раньше.
Виктор продолжал восхищаться Валентиной. Великая женщина! В одночасье лишиться целого состояния, и хоть бы хны! Ни красных глаз, ни нервных срывов… А как умеет держать расстояние! Даже мысленно не подступишься. Великая актриса! Это даже заколебало его. А мог ли бы он так-то? Пожалуй. Нет же у него на текущий момент никаких угрызений! Значит,
— Когда-нибудь, — уповал он, с улыбкой оглядывая свое душевное хозяйство, — когда-нибудь все пережитое пригодится мне для творчества. Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит.
Ранние годы Алекса прошли под звездой его редкостного ума и развития. Достаточно сказать, что четырех с половиной лет он с закрытыми глазами обыгрывал в шашки пенсионеров на скамеечке у дома. С закрытыми, потому что умел видеть окружение, не разжимая век. В пять лет это умение ушло, но остались другие способности, которым он не придавал значения, полагая, что «у всех так». На шестом году мальчик
