больных, белье, посуду, медикаменты, халаты, тапочки. Все из дому. Даже термометров нет. А врачи работают! И как работают! Удачи, находки, сложнейшие операции. Ах, какие есть врачи!
— Зарплата приличная?
Доктор махнула рукой.
— Выдают вовремя, и на том спасибо.
— А правительство уверяет, что начался экономический рост! Кто его заметил? — привычно подхватил Викентий Матвеевич, он хотел быть интересным перед дамами. — Президент хвалится, что криминала поубавилось, дескать, по улицам ходить стало безопаснее. Он ходил? Я бы ему рассказал. Кто ему поет в уши? Кремлевские шептуны, подковерная нечистая сила…
— Вам долить чаю? — невозмутимо предложила Валентина.
— А… извините, милые дамы. Я скучен, как старый ворон. Но, право же, зло берет, когда все кривые идут вниз, а «там» утверждают, что правительству абсолютно ясно, как и что делать дальше!
— Не пугайте меня, Викентий Матвеевич! Разве может быть еще хуже?
— Я бы этого не хотел, милая Анечка, — Викентий Матвеевич поцеловал ее ручку.
— В нашем доме, — внятно проговорила Валентина, — в нашем доме будет только хорошо. Предлагаю тост за самое прекрасное в жизни. Пусть каждый пьет, за что хочет!
Чокнулись, выпили.
На экране телевизора мелькали беззвучные вспышки, прыгали и разевали рты известные певцы, мелькала реклама. Валентина краем глаза ловила ее. Новые фирмы, новые ролики, новый почерк в новом году. Пора выходить на телевизионщиков, там крутятся настоящие деньги, да на регионы, в Санкт- Петербург, Нижний Новгород, пора, пора…
— Кушайте, кушайте.
Она разрезала ореховый торт собственного изготовления, и светлой лопаточкой, почти такою же, как в столовом серебре у Щербатовых, но без дворянских гербов и вензелей, разложила по тарелочкам.
— Ах, как вкусно, Валечка! Научите меня?
— Без проблем, Анна Стахиевна, с удовольствием. Это просто.
— Мой Санька так любил в детстве сладкое, а дочка его, Настенька, совсем не ест, ее на кисленькое тянет.
— Переел, стало быть, — добродушно отозвался Викентий Матвеевич, не спуская глаз с любимого лица.
Шел третий час ночи. За окнами творилось невообразимое. Взрывы сотен хлопушек, ракет, петард слились в беспрерывную вспыхивающую канонаду. Слышались крики «ура», песни, громкий смех.
— Не хотите прогуляться в новогоднюю ночь? — предложил дамам единственный кавалер.
— Идите вдвоем, — откликнулась Валентина.
— С удовольствием, — согласилась Анна Стахиевна. — Освежиться перед сном.
И они ушли. А Валентина, по-бабьи подпершись кулаком, осталась одна за новогодним столом.
На экране медленно раздвинулся, покачиваясь, тяжелый занавес. На пустую сцену вышел танцор. После первых же его движений Валентина включила звук. Михаил Барышников танцевал под стук собственного сердца с полными слез глазами. Валентина смотрела, не отрываясь, мелкими кивками головы соглашаясь с великим артистом.
В другом московском доме за столом засиделись семь человек. Ольга, полненькая, свежая, с крепкими крупноватыми зубами, разговаривала с матерью и Грачом. В другой комнате спала маленькая дочка Грача и Верушки. Алекс уже станцевал с женой бразильскую самбу, медленный вальс, русскую плясовую. Они умели и любили танцевать еще с тех «лицейских» времен. И сейчас он по-английски рассказывал мальчикам, что свой подарок они получат немногим позже.
— А что это будет? — замирая, спросил младший, умница-крепыш Сила.
Они доверяли отцу.
— Это будут билеты на Чемпионат мира по футболу.
Ребята вскочили.
— Этим летом? Во Франции?! Ура!
— Это означает, — добавил Алекс с прелестным выражением глаз, — что те две недели все мы будем разговаривать на языке принимающей страны. По-французски. И прямо оттуда, не возвращаясь домой, вы поедите в Англию поступать в Кембридж, все трое в один поток. Факультеты по выбору.
Он вновь оглядел сыновей смеющимися глазами.
— Покой нам только снится, пацаны, вы это знаете. Работа внутренняя переходит во внешнюю, и так без конца, вновь и вновь, выше и выше.
На другой день к вечеру Валентина улетела с Алексом на горнолыжный курорт в заснеженные австрийские Альпы.
Зимняя ночь длилась и длилась. Лунный блик изогнулся на арфе, от стекол веяло холодом, Внизу, в неживом свете желтых фонарей блестели сугробы, беззвучно скользили по шоссе редкие машины, на крышах домов лежали тени… В эту ночь перед операцией Лада не спала. Мысли, мысли кружились в тишине, одна страшнее другой. Что она делает? Здоровая, молодая, зачем идет под нож? Вдруг неудача? Вдруг будет еще хуже? Вдруг она вообще не вернется? Ее начинала бить мелкая дрожь, хотелось крикнуть, сделать что-то резкое, включить свет, телевизор, но в другой комнате спали родители, их разбудил бы поздний шум. Подбив подушку, Лада села и укуталась одеялом. Почему ей так не повезло в жизни? Отверженность от рождения, мучительное детство, юность. Одиночество — род тюрьмы, «которая всегда с тобой». Что может разрушить такие стены? Дружба, братство, любовь… вот верховная сила. Если бы не музыка, она бы не выдержала. Только музыка спускается в глубины страдания, только она проникает все! Откуда гениальные музыканты знали все это? И это мужчины, мужчины, которые кажутся ей такими толстокожими…
В доме напротив засветились окна. Пора. Все было собрано заранее. Посуда, белье, тапочки, халатик… по списку. Даже термометр. Родители еще спали, когда тихо-тихо отворилась и закрылась входная дверь, бесшумно повернулся ключ с той стороны.
Отринув ночные сомнения, она устремилась навстречу судьбе.
Несмотря на ранний час, клиника уже работала. Полы блестели свежей влагой, на утреннюю смену пришли врачи и медицинские сестры, уходили домой уставшие дежурные. Ладу провели в палату на две койки. На одной из них лежала и еще спала женщина с перебинтованной головой. На белых бинтах у лица проступали пятна крови. Сердце захолонуло. Еще не поздно… бегом!.. Сдерживая себя, она застелила постель своим цветастым бельем, поставила на тумбочку тарелку и чашку, переоделась и стала ждать. Соседка проснулась, взглянула, все поняла.
— Не бойся. Врач — золотые руки, — сказала она, едва шевеля губами.
— А у вас… что было?
— Простая подтяжка. У меня муж молодой. В командировке. Завтра бинты снимут. Вроде получилось.
Дверь открылась. Сестра в зеленой рубашке и брюках повела Ладу в конец коридора. В светлой комнате ее уложили на узкий операционный стол, пристегнули руки, ноги. Мелкая дрожь вновь заходила по телу, но после уколов стало спокойно и тепло, только лицо одеревенело.
Вышел Карен, огромный, веселый, в белых резиновых перчатках на обнаженных волосатых руках. Посмотрел ее карту с анализами, кивнул и наклонился к ней, укрытой зеленой тканью.
— Звездой будешь, милая. Потерпи немного.
Через минуту на лице развернулась настоящая строительная площадка. Гулкие удары молота, хруст, лязг пилок и сверл… Оглохшая, она лежала, не шевелясь, и твердила, твердила:
— Звездой не звездой, но самою собой, но самою собой…
Наконец, тишина. Сестры вытирали ей лоб, быстро бинтовали голову.
— Умница, хорошо вела, — похвалил врач. — На свадьбу пригласить не забудь.
И ушел. А ее, в бинтах и скрепах, осторожно переместили на каталку, повезли в палату, на жесткую
