запретным местам, путаясь в пышных складках платья. Рот его искал ее губы.
— Марианна, Марианна! Не уходи, подожди… — Он дышал шумно и загнанно, как паровоз. — Ну, Марианна, постой, побудь со мной…
— Отстань! — вскрикнула она, с силой отпихивая его. — Убери руки. Еще не хватало…
Ее платье затрещало в его руках. Он опомнился, и Марианна, пользуясь мгновением, вырвалась, вбежала в подъезд, в лифт, взлетела наверх на пятый этаж. Минута, и она отворила дверь своей квартиры.
Мама уже легла. Горела, как всегда, маленькая лампочка в коридоре, чтобы не страшно было входить в темную квартиру. Услыша ее, Татьяна Алексеевна поднялась и накинула халат. Спрыгнула со шкафа и Туська, зеленоглазая красивая кошка.
— Что случилось, Масенька? За тобой гнались?
— Нет. Я бежала… переодеться.
— Не переодеться, а спать, уже поздно, скоро светать начнет.
— Спать в такую ночь? Ни за что! На рассвете придет автобус, поедем в центр, на Красную площадь.
— Ты одна пришла? Мне показалось…
— Меня Дима проводил, — засмеялась Марианна — От самой школы до самого подъезда.
— Понятно, — мать улыбнулась.
— Он в армию уходит, знаешь? В Чечню.
— Сочувствую его родителям.
— Он будет нам писать. А мы… мы должны отвечать. Да-с.
Марианна закрылась в ванной комнате, зашумел душ, мама заварила свежий чай, расставила чашки, разрезала торт, который припасла для дочки в честь ее праздника. Та вышла свежая, румяная, с влажными кудрями, увидела накрытый стол и захлопала в ладоши.
— Спасибо, мамуленька.
Они уселись полуночничать, пить чай и разговаривать.
В актовом зале по прежнему гремела музыка. Танцующих стало меньше, кто-то ушел домой, другие уселись стайками и принялись говорить, смеяться, вспоминать разные приколы за все школьные года, сознавая, что это в последний раз, больше никогда не собраться им в родной школе, что уже завтра, сегодня начнется иная жизнь. Потом снова шли танцевать, возвращались к столам за остатками угощения, разливали потихоньку какой-то алкоголь, по капельке, чтобы хватило на всех, неумело пили. В туалетных комнатах плавал табачный дым.
Оля ждала Диму. Она видела, как он вышел покурить и как почти следом скользнула Марианна. Оля мучилась. Все два года, с тех пор как Дима появился в классе, она замирала от волнения, если видела его хоть издали. Никто не знал об этом, кроме… конечно же, кроме Димы. Невозможно скрыть любовь, когда она есть, как невозможно подделывать ее присутствие. Глаза Оли, голубые, ясные, выдавали ее с головой, Дима постоянно ловил на себе ее беглый застенчивый взгляд. Но ему, первому парню на деревне, не было корысти связываться с невидной белобрысой девчонкой, веснушек которой никогда не касалась косметика. Ему нравились крупные развитые девки, развязные, как в рекламе. А любил он одну Марианну, дерзкую и отважную, не то, что эта тихоня и скромница.
Оля мучилась. Никому, даже Ленке-хохотушке, задушевной подружке, не могла она рассказать о своей тайне. Любовь болезненно заполняла все ее существо, жила вместе с нею, казалось, с самого Олиного рождения, давно и ровно, без сомнений и надежд. Оля покорилась, не борясь — или Дима, или никто. И вот теперь он уходил в армию. А сейчас ушел с Марианной. Оля даже не ревновала, она мудро чувствовала, что они не пара, что пара для Димы — она, Оля, это же так очевидно… А он не видел.
Дима вернулся хмурый. Сел в угол зала, уперся локтями в колени и стал глядеть в пол. Потом и вовсе обхватил руками стриженую голову. Оля все поняла, сердце ее сжалось.
— Объявляется белый танец! — прокричал Саша, подражая диск-жокею.
Ребята насторожились. Кого пригласят? Скрывая улыбками самолюбивое волнение, они застыли на своих местах. Оля почувствовала головокружение. Сейчас! Вот сейчас она сделает это. Другого случая не будет. Гулко билось сердце. Она поднялась. К нему, к Диме! Ну же, смелей…
Тоненькая, в белом платье, она, замирая, пробежала по залу и встала перед Димой.
— Пойдем?
— Пошли, — согласился он снисходительно.
Они танцевали, как и все, нечто неопределенное, просто топтались под музыку, медленно продвигаясь по залу.
— Ну, что молчишь-то? — он смотрел сверху на прямой пробор в ее светлых подвитых волосах, чувствовал ладонью худенькую спину.
Она тоненько кашлянула, но промолчала. Он усмехнулся.
— Два года смотрела, глаз не сводила, а теперь молчишь? — он прижал ее к себе. — Уеду ведь. Можно сказать, уже завтра.
— Завтра? — прошептала Оля, вскидывая глаза.
— Завтра, завтра. На кого тогда смотреть станешь?
— Ни на кого, — тихо сказала она.
Дима даже приостановился.
— Пра-авда? — и отстранился, заглядывая ей в лицо. — Ты это серьезно?
Она опустила голову.
— Нет, честно, — ему не верилось, что этот неожиданный разговор происходит наяву. — Слово даешь?
— Даю.
Он присвистнул.
Оля молчала. Она видела перед собой пуговки его рубашки, такие милые, с двумя дырочками, непрочно пришитые двумя-тремя стежками. Дима! Если бы ты знал…
Он облизал пересохшие вдруг губы.
— Сейчас я выйду курить во двор, приходи и ты минут через десять. Я буду ждать. Погуляем, поговорим.
— Хорошо, — безропотно кивнула она.
Ночь была по прежнему прекрасна. Месяц узким серпиком светился среди тонких облаков, чуть озаряя их шелковистым светом, волны теплого душистого воздуха обнимали и словно покачивали темные деревья, травы, цветы. В парке, куда они свернули, пели ночные птичьи голоса, пахло фиалкой и горьковатой древесной корой.
— Ты не боишься ехать в Чечню? — спросила Оля.
Он пожал плечами.
— Это моя родина, я там все знаю, могу разговаривать с любым чеченцем. Между прочим, раньше в Грозном была очень хорошая жизнь. В горах — да, там люди суровые, а в городе любой продавец фруктов всегда сыпал сверху в подарок. А если у старушки денег не хватало, то наполнял ей бесплатно полную кошелку, сколько унесет. Сейчас, конечно, не то. Такую обиду не скоро простят.
Оля слушала, не дыша. Впервые она шла рядом с Димой, разговаривала о серьезном. Вокруг стоял лес, пищали комары, тянуло лесной свежестью. Вдруг запел, защелкал соловей, второй, третий. Лес наполнился их любовным томлением.
Дима привлек ее к себе.
— Ты меня любишь? Да? Скажи. Да?
— Да.
Он прижал ее к себе и стал целовать. Потом поднял на руки и донес до скамейки, широкой, с изогнутой спинкой. Оля оказалась у него на коленях. Поцелуи возобновились, становясь смелее и горячее.
— Маленький мой, зайчик мой, — шептала в упоении девушка, наслаждаясь его лаской. — Солнышко мое, как долго я тебя ждала…
