развешанные по стенам, — клочья бедной Центральной Америки. Он шел, не умеряя грохота своих шагов; напротив, у самого кабинета затопал еще громче.
— Не угодно ли сесть, мистер Мейкер Томпсон? — любезно предложил президент Компании: наконец-то дождались.
Белый вкрадчивый орангутанг, сенатор от Массачусетса, прищурил свои глазки — розовые леденцы и, подождав, пока гость сядет, приступил к делу:
— Мы пригласили вас, мистер Томпсон, чтобы услышать из ваших уст подтверждение той информации, которой мы располагаем, о возможности присоединения этих территорий к нашей стране. С тысяча восемьсот девяносто восьмого года мы ничего не присоединяли, а это, право, никуда не годится… Ха-хаха!.. — взъерошился он в смехе, словно смеялся всей желтой щетиной своего тела, царапавшей манжеты и воротничок, будто диковинный золотой мох.
— Седьмого июля, — вмешался президент Компании, — исполнится восьмая годовщина — восьмая или шестая? — аннексии Гавайских островов, и уважаемый сенатор от Массачусетса немало содействовал великому завоеванию. Он — мастер, специалист по аннексии территорий. Поэтому я пригласил вас.
— Благодарю за честь!.. — сказал Мейкер Томпсон, боком втиснувшись в кресло для посетителей, обескураженный отведенной ему пассивной ролью, ибо он уже почти присоединил к США немалые территории.
Сенатор склонился над картой, развернутой на письменном столе, не торопясь ответить на любезность. Он вставил в левый глаз монокль — зеленоватое стеклышко, почти изумруд — и устремил взор на карту; между зубами вздрагивал пористый язык, будто вздыхая перед каждым словом.
— Да, признаюсь, для меня было большой честью вершить дела бок о бок с моим соотечественником, мистером Джонсом из Бостона, когда мы спровоцировали на Гавайях революцию, завершившуюся присоединением чудесного острова к нашей стране. Без флибустьеров! Без флибустьеров! — повторил сенатор, уставившись на посетителя своим розовым глазкомледенцом, мигавшим за зеленым моноклем. Революции, наши революции должны делаться бизнесменами, и поэтому мы призвали вас, мистер Томпсон, чтобы вы лично информировали нас о возможности аннексировать территории, которые, я вижу, выходят к Карибскому морю, столь важному для нашей страны.
Мейкер Томпсон, несколько выдвинувшись из кресла, стал говорить, порою сопровождая речь жестами, размашистыми жестами, казавшимися президенту просто неприличными.
— Не преуменьшая ничуть значения тех методов, какие привели к аннексии Гавайских островов, я в самом начале своего сообщения хочу обратить ваше внимание на то, что на территориях, которые мы стремимся теперь присоединить, живут не танцоры хула-хула, а люди, сражавшиеся во все эпохи, и пальмы там — не веера, а шпаги. Во время испанского завоевания они бились насмерть с отважными капитанами — цветом Фландрии, а потом и с удалыми корсарами — английскими, голландскими, французскими.
— Поэтому-то, — заметил президент Компании, уважаемый сенатор и сказал, что мы должны использовать именно мирный путь. Без нужды — никаких вооруженных авантюр. Тихо, мирно, как на Гавайях. Вначале добиться того, чтобы наши инвестиции составили две трети всех вложений, а затем можно идти дальше.
— Отнюдь не оспаривая мнения уважаемого сенатора, я потому и объясняю, насколько обитатели Центральной Америки отличны от населения Гавайских островов, чтобы всецело поддержать предложение о мирном присоединении.
— Браво! — отозвался президент Компании.
— И более того, благодаря политике экономического нажима уже достигнуто следующее: во-первых, на территории нашей Компании в Бананере имеют хождение только наши денежные знаки — доллары, а не местная валюта.
— Очень ценное достижение, — подчеркнул сенатор, отрывая глаза от карты: монокль зеленым плевком упал с розового века.
— Во-вторых, — продолжал Мейкер Томпсон, — мы запретили испанский, или кастильский, язык, и в Бананере говорят только по-английски, так же как и на остальных территориях, где господствует наша Компания в Центральной Америке.
— Прекрасно! Прекрасно! — вставил президент.
— И последнее: мы лишили прав гражданства их национальный флаг, поднимается только наш.
— Немного романтично, но…
— Но полезно, — прервал белого вкрадчивого орангутанга президент Компании. — Они пользуются нашей валютой, говорят на нашем языке, поднимают наш флаг!.. Аннексия — свершившийся факт!
— Однако в докладе, — продолжал сенатор, — отсутствуют подробности о наших инвестициях, о наших земельных владениях, о подсобных или вспомогательных предприятиях, о влиянии в банковских и торговых кругах. Между тем все это надо знать, чтобы можно было подготовить создание Комитета общественной безопасности, который направится в Вашингтон с просьбой об аннексии.
«Сейчас я его… — подумал Мейкер Томпсон, — сейчас эта обезьяна будет меньше своего… зеленого монокля». Встал, провел рукой по широченному лбу, словно вспоминая что-то, вперил в сенатора карие глаза и, чуть помедлив, сказал:
— Нынешнее правительство этой страны уступило нам права на строительство и эксплуатацию самой главной в республике железной дороги — к Атлантике. Пять перегонов уже соорудили они сами и теперь уступили нам все без каких бы то ни было ограничений и претензий.
— Хорошо, значит, их правительство само желает аннексии. Оно нам все уступает. Железная дорога к Атлантике — это важнейшая их артерия; пять ее перегонов, как вы сказали, они построили сами. Мне кажется, больших хлопот с декларацией в Вашингтоне не будет.
— Кроме того, по договору о передаче железной дороги нам отходят почти безвозмездно и портовые причалы — в самом крупном порту на побережье, все имущество, подвижной состав, здания, телеграфные линии, земли, станции, резервуары, а также все материалы, имеющиеся в столице: шпалы, рельсы…
— Остается открыть рот от изумления, Мейкер Томпсон; тот, кто подписал такой контракт, был пьян!
— Нет, его шатало, но не спьяна! Кроме того, участки, занятые резервуарами, источниками, складами, причалами, а также полторы тысячи кабальерий[58] земли, не считая тридцати кварталов в порту и прибрежной полосы в милю длиной и сто ярдов шириной с каждой стороны мола…
— Почему вы не скажете сразу, мистер Мейкер Томпсон, что аннексия уже произведена? — спросил сенатор от Массачусетса.
— У нас в руках причалы, железнодорожные пути, земли, здания, источники, — перечислял президент, — имеет хождение доллар, говорят по-английски и поднимают наш флаг. Не хватает лишь официальной декларации, а об этом мы позаботимся.
Белый вкрадчивый орангутанг, эксперт по аннексиям, запихнув пальцами ворсинки золотистого мха за воротничок, вставил изумрудный монокль в леденцовый глаз и стал искать в книжечке, вынутой из портфеля, номер телефона, который дал ему для экстренных случаев государственный секретарь.
Allons, enfants de la Patrie…[59]
Напевая, он подошел к зеленому телефону, для которого нет ни расстояний, ни помех.
Сияние его золотых коронок летело по проводам вместе со словами, когда он испрашивал аудиенцию у высокого должностного лица. Монокль, раскачиваясь, стукался о жилет; оголенный глаз-леденец терялся где-то высоко на жирном лице, а еще выше поблескивала лысина, присыпанная пухом цвета гусиных лапок.
На обратном пути каблуки Мейкера Томпсона победно грохотали; он шел, пуская ко дну этажи. Но он имел на это право.
Он имел право попирать ногами процветающий Свинополис, где за каждой дверью сидел свой Зеленый Папа. Пятнадцать лет в тропиках, а в перспективе — аннексия на берегах Карибского моря, превращенного в озеро янки. Пятнадцать лет плавания в поту человеческом. Чикаго мог гордиться своим сыном, который ушел с парой пистолетов и вернулся потребовать себе место в ряду императоров мяса, королей железных дорог, королей меди, королей жевательной резинки.
Сэр Джо Мейкер Томпсон — так звался бы он, если бы родился в Англии, как сэр Фрэнсис Дрейк, и
