– Тебе налево, мне направо, встречаемся посередине, – сказал Эдик и скрылся в темноте.
– Говорили люди добрые, не пей неизвестную водку, – ворчала Ленка, устраиваясь поудобнее, – а также шампанское и коньяк.
Издалека доносилась музыка и одинокий, какой-то бесконечный во времени и пространстве истеричный женский смех.
Кому-то весело, думала Ленка, а мне плохо. Так плохо, что я, может быть, прямо здесь и сейчас умру.
– Эдик, мне так нехорошо, спаси меня, Эдик! – застонала она, выбираясь из кустов.
– Давай немого погуляем, – предложил он. – Ты подышишь свежим воздухом, и сразу станет легче.
Ленка постояла немного в нерешительности, потом оперлась на руку Эдика, и они медленно пошли на свет фонарей.
Гуляли молча и неторопливо. Ленкина голова постепенно светлела, а мысли сосредоточивались на происходящем.
К ночи резко похолодало, звезды спрятались за тучи, и стал накрапывать мелкий мерзопакостный дождь. Ленка присмотрелась к нему в свете фонарей и заметила, что дождь на самом-то деле был совсем и не дождь. С неба падали малюсенькие юркие снежинки и тонким слоем пыли ложились на траву. Ленка не могла поверить, что еще утром она лежала на такой же вот траве и грелась на солнышке.
Какая-то нечеловеческая усталость навалилась ей на плечи, и она пожалела, что послушалась Эдика и пошла на этот чертов банкет. Если бы не этот приставучий ковбой, Ленка бы до самого утра не высунула носа из своего номера, а на рассвете благополучно села в автобус и уехала в Москву. А теперь она как дура вынуждена гулять тут по лужам в компании хоть и симпатичного, но совершенно бесполезного кавалера, чтобы наконец понять, до какой степени она вымотана.
Зачем только Эдик после объявления результатов конкурса покинул Курочкину и вернулся к Ленке зализывать раны!
Ясное дело, ему страшно обидно, что его не было ни в одной номинации, даже приз зрительских симпатий и тот достался какому-то светловолосому пареньку из Рязани, но при чем тут Ленка? Набил бы лучше морду всему составу жюри, а заодно и лауреатам... Да только те квасили в другом, закрытом от посторонних глаз помещении...
– Эдик, а хочешь я тебя поцелую? – спросила Ленка, почти по настоящему испытывая к Эдику чувство легкой, не до конца созревшей жалости.
– А почему это? – удивилась Ленка.
– Не хочу и все! – отрезал он.
– Ну и дурак! – Ленка сделала вид, что обиделась.
Эдик неожиданно развернулся, ухватился обеими руками за воротник ее куртки и, притянув Ленку к себе, впился ей в губы. Не то кусая ее, не то целуя, он всем телом давил на нее, и она, слабо перебирая ногами, стала отступать куда-то назад, пока не оперлась спиной о широкий ствол неизвестного мрачного дерева.
Да и сам Эдик был как саксаул, твердый и тяжелый. Все сильнее прижимая Ленку к мокрому стволу, он каким-то странным образом ухитрялся выполнять под ее юбкой точные, доведенные до автоматизма движения, продвигаясь к намеченной цели вдумчиво и аккуратно. И чем больше Ленка противилась, тем сильнее он заталкивал ей в рот свой длинный, горячий и какой-то острый на вкус язык. Она медленно слабела и, становясь мягкой и податливой, как тряпичная кукла, почти и не дергалась.
– Хочешь, точно знаю, хочешь, – задыхался Эдик, – хочешь, но молчишь. Давно у тебя мужика не было? Давно?
– Давно, – прошептала Ленка.
– Ну так что же ты... Вымучила меня совсем.
– Я не хочу здесь... Не хочу так... – хватаясь за эту причину как за соломинку, закричала Ленка.
– Не здесь, Эдик, не сейчас! Не сейчас! Не сейчас! – повторяла она как заведенная, пытаясь высвободиться из его объятий.
– А если завтра, в Москве? Ты придешь ко мне?
– Да!
– Не обманешь?
– Нет.
– Ты хочешь меня?
– Да!
– А если я тебя изнасилую?
– Да!
– А если я тебя изнасилую, а потом убью?
– Да!
– А ты слышишь, что я тебе говорю?
– Да! Да! Да! – заорала Ленка и, воспользовавшись его кратким замешательством, развернулась и что было силы ударила его ладонью по лицу.
Эдик отпрянул от нее и неожиданно расхохотался:
– Так бы сразу и сказала.
Ленка осталась стоять, привалившись спиной к дереву. Она попыталась поправить прическу, но пальцы рук предательски дрожали и никак не могли собрать в узел рассыпавшиеся по плечам волосы.
Лучше бы он сделал это, подумала Ленка. Лучше бы он сделал это сейчас. Как бы было хорошо. Как давно, на самом деле, этого не было. Но я не люблю его! При чем здесь любовь? Если я просто его хочу, а он хочет меня? Прямо здесь на траве. В снегу и в грязи. Пусть бы он вбил меня в землю несколькими ударами и оставил там умирать. Под листьями, под снегом. Пусть бы было так. Но я его не люблю! При чем здесь любовь, когда просто хочется трахаться. Может же человеку хотеться есть, спать, пить? При чем здесь любовь? Что я ношусь с ней как сумасшедшая? Она не нужна мне! Я не нужна ей. Мы сыты друг другом по горло. Навсегда.
– Ну как ты? В порядке? – спросил Эдик и снова заржал.
– В полном, – ответила Ленка, отряхиваясь.
– И головка не болит, и блевать не хочется?
– И головка не болит, и ничего уже не хочется.
Ленка вдохнула в себя побольше воздуха и окончательно поняла, что хмель растворился в ней почти без остатка, голова перестала болеть, и мысли просветлели. Если бы не противно шуршащая сухость во рту и не совершенно замерзшие ноги, она чувствовала бы себя вполне сносно.
– Пойдем обратно, – предложила Ленка, – холодно, да и пить очень хочется.
– Как скажешь, дорогая, – легко согласился Эдик и, обняв Ленку за плечи, повел в сторону кафе.
Их долгого отсутствия никто не заметил.
На эстраде выступала новая молодежная команда с аккордеоном, скрипкой и контрабасом. Здоровый обезьяноподобный парень, чем-то смахивающий на молодого Челентано, щипал толстыми пальцами струны и пел очень низким, возбуждающим голосом: «Я вас любил, любовь еще, быть может, в моей душе угасла не совсем...»
Из лагеря лауреатов пришел Игорь и, увидев Ленку, издали помахал ей рукой. Его тут же окружили подтанцовщицы, и он, упирающийся, но довольный, пошел с ними в сторону эстрады.
– А сейчас, дамы и господа, минуточку внимания! – Местный конферансье сделал значительное лицо. – Впервые на нашей провинциальной сцене любимец публики и одновременно член нашего уважаемого жюри – Игорь Кузнецов! Встречаем!
