– Видишь ли, я пишу материал об одном убийстве, вернее, серии убийств… Одно из убийств произошло в те дни в Приморском городке. Похожее по почерку… По обстоятельствам, то есть.
– И что же? Медведь, что ли, их убивал?
– Это-то я и хотел узнать.
– Ты, парень, весельчак. Неужели ты думаешь, если бы мой зверь кого-нибудь убил, я об этом не знал бы? А если бы знал, то держал бы такого зверя при себе?
– Я ничего не думаю…
– Да. Ты прав. Той осенью произошел маленький базар. Немножко мишки пошумели, но из клеток – ни- ни. Что ты! За такое могут и по шапке дать. Подсудное дело. У меня ни разу звери не бегали. Да, к слову сказать, медведь не тот зверь, чтобы, вырвавшись из клетки, мог что-то особенное натворить. Тигр и лев, те – да. Но мишка… – Лазаренко покачал головой. – Мишки у меня смирные.
– Но ведь из-за чего-то они в тот день изменили своему характеру?
– Кто знает. Медведь не человек. У него не спросишь: «Ты чего, дорогой, балуешься?» А вот и Феодосия. Езжай пока прямо, теперь направо.
К счастью, Костя оказался на месте. Он без лишних разговоров прихватил свой чемоданчик и влез в машину.
На обратном пути дрессировщик и ветеринар вели в основном профессиональные разговоры, и Осипов помалкивал. Он уже жалел, что позволил себя уговорить. Наверняка Безменов уже ждет его и, очевидно, поминает недобрым словом.
Возле шапито было по-прежнему пустынно. Лазаренко и Костя поспешно выскочили из машины и побежали куда-то на задворки цирка.
– Ты погоди немного, – бросил на ходу Лазаренко Осипову. – Сейчас я освобожусь, и поговорим.
– Так вроде все ясно.
– Нет, ты обожди! – настойчиво попросил дрессировщик.
Осипов, приоткрыв дверцу, сидел в машине и смотрел, как горячий ветер закручивает на пустыре перед шапито маленькие пыльные вихри. Было жарко, хотелось есть, и он в недоумении спрашивал себя: чего еще ждет? Неожиданно рядом с ним плюхнулся дрессировщик. На этот раз он был без пиджака, а в руках имел объемистый сверток.
– Уф! – воскликнул он. – Вроде все нормально. Костя с Яшкой возится, говорит, ничего страшного. Прямо от сердца отлегло. Это я тебе принес: подкрепись! Уж не обижайся, если что не так.
В свертке оказалось холодное мясо, свежий хлеб и объемистая бутыль.
– Квас, – пояснил Лазаренко, – а хочешь, чего-нибудь покрепче принесу.
Но Осипов отрицательно замотал головой и хлебнул прямо из горлышка. Квас был холодный, ядреный, шибал в нос что твое пиво. Осипов наслаждался.
– Ты знаешь, я тут дорогой подумал, – неожиданно сказал Лазаренко, – и хочу дорассказать про тот случай прошлой осенью. С медведями. Только не подумай, что я что-то фантазирую. Рассказываю, как мне представляется все это. Ты закусывай, не стесняйся… Я, правда, не совсем понимаю, зачем тебе все это нужно… Но все равно… Слушай.
В тот вечер я совсем не ожидал, что медведи взбесятся. Обычно чувствуешь. Заранее знаешь. У каждого зверя свой характер. Или он вдруг затосковал, или ему бабу, медведицу то есть, хочется, или обожрался чего, вот как сегодня Яшка… Словом, знаешь, чего ожидать. А тогда сдурели совершенно ни с чего. Только вижу, куда-то наверх все смотрят, на крайние ряды то есть. Кто-то их там привлекает.
Я спервоначалу подумал было, что какой-нибудь придурок представление сорвать хочет. Бывают иногда такие. Хулиганы! Принесет под полой кусок тухлого мяса, а во время представления подкинет его на арену… Встречаются такие мерзюки. Но они обычно близко садятся. А тут нет. Я ничего не понимаю, однако стараюсь представление «вытащить». Довести до конца, то есть. Но нет! Сударь первым по рядам пошел, за ним остальные. – Дрессировщик крякнул и вытер потное лицо широкой ладонью. – Даже вспоминать неохота. Переживать то есть по новой. Короче, побежали мишки в публику. Народ, конечно, завизжал. Я следом. Вижу, наверху человек сидит. К нему мои мишки бегут. Смотрю я на него и думаю: «Ах ты, падло, вон как далеко залез, сейчас я тебя…» У меня в руках хлыст, думаю: «Держись, весь об тебя обломаю». Но вот тут… – Лазаренко остановился, перевел дух. – Не знаю, как и сказать…
Осипов ждал, медленно пережевывая холодное, сдобренное чесноком мясо. Рассказ не особенно занимал его. Но из вежливости он решил дослушать до конца.
– Ты понимаешь, я всю жизнь при медведях. Еще до войны в таборе мальчишкой… И отец мой медведей водил, и дед… Знаю, одним словом, их звериную повадку. И ничего понять не могу. Вижу, мишки его боятся. Лапами перебирают, пофыркивают, и в то же время их к нему тянет. Смотрю я на того человека. Ничего особенного. Средних лет, так себе мужичонка. Глаза такие острые… А звери больше пугаются. Сударь, мой самый старый, дрожит. С чего бы? Медведь дрожит, когда медведицу течкующую учует. От страсти то есть. А тут… Да и бьет его не так, как обычно. Боится! И боится этого мужика.
И тут до меня дошло. Этот мужик – медвежий барон.
– Кто? – не понял Осипов.
– Медвежий хозяин то есть.
Осипов покосился на Лазаренко: не издевается ли? Но лицо цыгана было серьезным, даже строгим. Он, казалось, о чем-то задумался, видимо, вновь прокручивал в сознании перипетии того вечера.
– Понимаешь, – вновь заговорил он, – еще пацаном я слышал разные рассказы. Может, сказки… Будто есть люди, да и не люди они вовсе… Которые имеют власть над медведями. Отец рассказывал, что встречал такого человека, я, правда, тогда не верил… Вот и ты теперь не веришь.
– Ну почему же… – осторожно сказал Осипов. Цыган хмыкнул.
– Вижу, не веришь. Все правильно. Мудрено поверить. На другой день я искал этого человека. Весь
