Бог, История и Евреи («Еврейский вопрос» в русской религиозной мысли)

и немецкое, точнее, не-мецко-еврейское засилье над русской душой. Не надо забывать, наконец, первоначального, хотя и коварно неискреннего с обеих сторон (как это и соответствует волевой стихии столь сродных между собой типов, как Гитлер и Сталин) военного соглашения, которое явилось решающим для начала войны. Одним словом, фактически именно в большевизме, а не в русском народе, нашел своего союзника в начале войны Гитлер, и это не случайный политический трюк, но действие, внутренно проистекшее из взаимного сродства: такое соглашение, сначала тайное, а затем и явное, тогда невозможно было бы для Сталина ни с кем из европейских народов, кроме немцев, хотя им самим это и отрицается, после того, как силою вещей, в результате гитлеровского наступления, Сталин оказался в ряду союзников антигитлеровского блока.

Однако, это не изменяет того факта, что гитлеро-большевизм не является порождением русского духа, напротив, есть величайшее его попрание и насилие над ним. Это есть не русский, но анти- русский блок воли, прусско-еврейское порождение. Парадоксия обоих видов национал-социализма, черного и красного, националистического и интернационального, такова, что оба они сближаются, а в известной мере и отожествляются, как деспотическое насилие над нашей родиной, сопровождаемое ее развращением: Гитлер – Розенберг – Сталин – Троцкий в их тожестве. Большевизм есть сатанинское насилие над русским духом. Он развился в благоприятной среде русского варварства, унаследованного в многовековой истории, как жертва европейской катастрофы, общеевропейского банкротства. В этом состоянии и Россия перестала быть сама собой, извратив свой лик, утеряв свое собственное естество, именно свою женственность, которую подменила солдатчиной и интернациональным комиссариатом, этой духовной клоакой для всяких отбросов Европы. СССР – не Россия, это чудовищная маска, дьявольская гримаса. Русский гений, русская муза относится не к области характера, воли, но вдохновения, обретения, духовного рождения. Оно могуче, но беззащитно перед насилующей волей, оно трезво, но не прозаично, разумно, но не рассудочно, оно художественно, но не рассчитанно. Оно есть порождение Эллады и Египта, но не римского права, духовной иерархии, но не канонического папизма, мистики православия, а не этики протестантизма, соборность, но не католический централизм, свобода исканий, но не схоластика с куполом папской непогрешимости. Русский гений таит в себе откровения умной красоты, новое в творчестве, хотя и на путях традиции, мистическое созерцание и художественное прозрение. Большевизм, так же как и расизм, – оба полюса: интернационал– и национал-социализма, удушающие нашу родину, – равно бесплодны и бездарны, равно не-гениальны и не-софийны. Софийность вдохновения есть удел русского гения.

Поэтому, когда придет час освобождения от большевизма, оковы его спадут, как внешнее бремя, как татарское иго, как власть завоевателей, тяжелый кошмар истории, сила разрушения, которая по себе оставит лишь пустоту. Порода комиссаров в своем зверином образе, поскольку она выражает русскую стихию, есть порождение варварства, которое имеет упраздниться в истории бесследно.

Напротив, гитлеризм есть, хотя по-своему, также звериный образ, но есть и настоящее порождение немецкого духа. Он не есть плод завоевания и насилия над народом, от которого имеет происхождение большевизм, он принят – и восторженно принят – германским народом (хотя, конечно, не всем). Разумеется, для последнего он есть явление духовного заболевания после войны с ее поражением и версальским уничижением, постольку он может быть частично этим оправдан, насколько вообще может быть оправдана хула «крови» на дух. Однако, и в прошлой Германии, наряду с чертами немецкого гения, существует эта мрачная волевая линия, которую не без успеха, а даже с торжеством теперь констатирует национал- социализм (в лице Розенберга) и у Фихте, и у Шопенгауера, и у других немецких мыслителей. Гитлеризм не есть видимое иго, как большевизм (которым заболевали, то там, то там, вследствие войны, и могут еще заболеть после войны сама Германия и другие страны), но внутреннее, духовное. В этом отношении напрашивается на сопоставление религиозная природа гитлеризма и большевизма (как ни парадоксальна и ни противоречива может показаться самая квалификация обоих как явлений религиозной жизни).

Здесь приходится сказать, что гитлеризм, как религиозное явление, есть еще более отрицательное даже, чем воинствующий атеизм большевизма, он более глубоко отравляет душу народную, чем большевизм; поскольку последний есть удушающее насилие, первый есть своеобразное явление духовной жизни, некоторое зачатие духовное, однако не в христианстве, но в язычестве. Мистический монизм, вообще свойственный германскому духу, теперь выступает как явная реставрация паганизма, которая неизбежно является и антихристианством, – прямо или косвенно, сознательно или несознательно. Этот паганизм есть сложное явление современной духовной культуры, совершенно лишенное той простоты и элементарности, которая свойственна варварству большевизма и его гонению на всякую религию. Практически и этот монизм, как отрицание личного Бога, есть, конечно, также атеизм, однако прошедший через протестантизм, критицизм, идеализм, словом, атеизм после Канта и Шопенгауера, Шеллинга и Гегеля и т. д., и т. д. Он выражает собой то опустошение и самоотравление религиозного духа, которое начинается с реформации и гуманизма, вообще с нового времени, и которому свойственна своя глубина и чужда поверхностность и элементарность французского (и даже английского) просветительства. Характерна для расизма его вражда к католичеству, вызывающая неизбежный внутренний раскол в самом расизме, поскольку католицизм даже и в германской душе не сдается без боя, хотя до сих пор все-таки патриотически склоняется перед гитлеризмом и ему покоряется. Враждебность расизма к католичеству выражается и в литературе расизма, в этом смысле возникает как бы некое возрождение реформации, однако, не в религиозно-положительных, но отрицательных ее тенденциях. В общем: они сливаются в русло героического человекобожия, осложненного еще невиданным в истории фанатизмом антисемитизма, который здесь равнозначен, конечно, с прямым антихристианством. Расизм еще раз в истории отожествляет свое дело с полным упразднением еврейства, хотя и не прямо физическим – до этого еще он, по лицемерию или все-таки некоторой растерянности и нерешительности (как ни странно об этом говорить в применении к furor teutonicus, однако это так) не дошел, или сам себя еще недовыяснил. Но, конечно, речь идет именно об этом, расизм есть соперничающий с еврейством антисемитизм, борьба с Господом Богом в Его избрании избранного народа. Он остается доселе слепым в понимании судеб Израиля в их единственности.

Возвращаясь к русскому безбожию, в образе даже не человекобожия, но скорее зверобожия, в скотстве этом следует видеть, прежде всего, варварство, пугачевщину, бессмысленный бунт против святыни, хамство, отсутствие культурного воспитания вместе со стихийным безудержем. Эта стихия «бунта бессмысленного и беспощадного» приняла в себя дрожжи духовного отравления, под давлением жесточайшего рабства, под игом, удушающим и обескровливающим нацию устрашением, нуждой, гонением, всяческим истреблением. И в этом смысле история не знает равного большевизму порабощения ни по размеру, ни по последовательности и его, так сказать, технике. Духовное отравление безбожием шло при этом двумя путями. Во-первых, роковое значение здесь получило влияние «интеллигентщины» (борьбу с ней, как только я сам преодолел для себя ее соблазн, я сделал делом жизни своей). Интеллигентщина представляет собой – в преломлении русской души – некоторую равнодействующую разных не– или антирелигиозных течений европейской истории. Здесь и папизм, конечно, так сказать, с минусом, в виде протестантского его отрицания, но вместе и с высокомерным презрением к православию, им обоим равно свойственным (правду сказать, сюда надо присоединить еще и справедливое борение против рабского его образа в качестве государственной церкви, вместе с примирительным клерикализмом, папизмом второго разряда). Интеллигентщина впитала в себя все духовные яды западного безбожия, начиная с энциклопедизма и гуманизма, материализма и человекобожия, наконец, социализма в образе марксизма и вообще экономического материализма. Вообще не было такого яда в европейской лаборатории, которого бы не прививала себе русская интеллигентщина. Вообще весь пестрый спектр европейского безбожия был здесь воспринят в смешении, и только по особой милости Божией сохранилась духовно русская мысль свободной именно от расизма.

Национальное самосознание в России преимущественно выражалось в религиозной мысли (учение о «третьем Риме», славянофильство, философия нового времени). Аналогию расизма можно указать лишь на задворках русской жизни, в варварстве «истинно-русских людей», «союза русского народа». Но все это было настолько невлиятельно и малокультурно, что никогда не представляло опасности самоотравления расизмом для русского духа. Но всегда гораздо серьезнее была опасность интеллигентщины и религиозного нигилизма. Но в этом нигилизме, которым была отравлена Россия до революции, неповинно было еврейское влияние уже потому, что оно и количественно, да и качественно оставалось в России слабо,