в лицо джинсового Шурика.
По лицу того блуждала неясная улыбка, но не ехидная или насмешливая, а скорее сочувственная, однако майор уже пришел в себя и собрался с мыслями. Тут ему все стало ясно. Странный задержанный просто морочит ему голову. Он явно не глуп. Видно по лицу понял: заболело сердце. Вот и решил воспользоваться, чтобы втереться в доверие. А про Людку рассказал… Так и тут ничего секретного нет. Ясно, что в троечницах ходила. В противном случае не распределили бы в эту дыру. Однако тревога, зароненная в душу, полностью ее не покинула. Он вновь взглянул на задержанного.
– Вы не могли бы немного подождать в коридоре?
– Никаких проблем.
– А не сбежите?
– Куда же мне бежать? И зачем?
– Ну, мало ли… Все же я приставлю к вам сотрудника.
Шурик равнодушно кивнул, и через минуту его вывели из кабинета, а Плацекин поднял трубку и набрал номер жены.
– Ну, чего? – спросила та.
– Сердце что-то давит, – сообщил майор.
– Водки жрешь много. Давай по делу. Дома жаловаться будешь.
«Вот ведь сука», – злобно подумал Плацекин.
– Ну, привезли его, – отозвался он.
– Кто он такой?
– Документов при себе не имеет. Откуда явился, тоже не говорит.
– Так я и думала.
– Он мне сказал, что у меня тромб и скоро инфаркт хватит.
– Ты, Миша, вообще дурак. Нашел, кому верить.
– Но откуда он узнал, что сердце болит?
В трубке презрительно хмыкнули.
– И про тебя он все знает, – решил отквитаться майор. – Говорит: некомпетентна; в институте училась плохо, потому как блядовала.
– Так и сказал?!
– Ага.
– Ладно! Тут я у себя одну бумажонку нашла. Вроде как ориентировку. Два месяца назад из дурдома в Соцгороде сбежал больной. Я думаю: это он и есть.
– А приметы имеются?
– Да. Значит, так. Среднего роста. Он вроде среднего… Глаза карие. Карие и есть. Острижен наголо…
– А у этого длинные космы, – ввернул майор.
– Ну и что! За два месяца успели отрасти. Одет…
– Во что?
– В больничный халат.
– А на этом джинсовый костюм. И деньги у него при себе…
– Сколько?
– Тысчонок пять.
– Может, он – уголовный?
– Вряд ли. Не похож.
– Короче говоря, закрой его, а завтра утром отвезем в Соцгород, в психушку. Их ли он больной, или нет, там разберутся.
Плацекин положил трубку, хмыкнул, вызвал милиционера, охранявшего Шурика, и приказал препроводить того в камеру.
4
– Бунтоваться нонче вздумали.
– Как это?
– Да очень просто. Того парня, который Тольку Картошкина оживил, милиционеры прихватили. Ну и заперли, а Толька и его ребята давай народ мутить. Мол, нужно оживителя освобождать, и тако проче. Ну и подняли людишек. Двинулись те на милицию, давай орать, камни кидать… Начальник-то ихий, милицейский, напугался, ну и на попятную пошел… И что интересно: дочка милицейского начальника шумела больше всех.
Обыватели Верхнеоральска никогда не отличались особой политической активностью. Революцию в семнадцатом встретили, словно так и должно быть. Гражданская война, бушевавшая тут же, на городских улицах, была делом пришлых людей. Шуму и гаму много, а пользы для горожанина средней руки никакого. Наоборот, вред один. Продуктов не стало, магазины позакрывались… Словом, не бытие, а страдание. Стоило ли ради такой жизни митинговать? При советской власти митинги и демонстрации проходили два раза в год: 1 мая и Седьмого ноября. И, опять же, обывателя на демонстрацию не затащишь. Жидкая колонна состояла в основном из школьников, учащихся ПТУ да тружеников села, присланных в город по разнарядке. Рухнула советская власть, но и это обстоятельство не заставило массы зашевелиться. Правда, отдельные энтузиасты вспомнили о своих предках – казаках. Организовали в Верхнеоральске отдел N-ского казачьего войска, пошили форму, нацепили погоны, шашки и самопальные ордена, заткнули за голенища сапог кожаные плеточки, да и дело с концом. Все эти самозваные хорунжие, сотники и есаулы так и остались для окружающих Петьками да Ваньками, бездельниками и пьяницами. «Ряженые», насмешливо говорили о них. Новые казачки стали бороться с таким к себе отношением и даже попытались навести порядок в собственных рядах, для острастки выпоров одного урядника, отличавшегося особым пристрастием к горячительным напиткам. Однако телесные наказания должного развития не получили, поскольку инициатор порки войсковой старшина Тимохин за самоуправство схлопотал два года условно.
Словом, верхнеоральцы жили за тесовыми заборами смирно и с оглядкой, с властями ссориться опасались, помня пословицу: «Не буди лихо, пока оно тихо». Тем страннее выглядели события, разыгравшиеся на заросших полынью и лебедой улицах на следующий день после задержания джинсового Шурика. А начиналось все так.
Уже с самого утра на них были замечены знакомые нам близнецы Славка и Валька, а так же сам «оживший мертвец» Анатолий Картошкин. Конечно же, эта праздношатающаяся троица и до сего дня примелькалась жителям Верхнеоральска, однако нынче в ее передвижениях чувствовался некий тайный смысл, а отнюдь не банальное желание выпить. Результатом этих передвижений явились небольшие группки людей, вначале вроде бы бесцельно слонявшихся по улицам, а потом начавших концентрироваться неподалеку от здания управления милиции. Публика была самая разная: пожилые люди обоего пола, дети и подростки, а также люмпенизированная часть верхнеоральского общества. Собравшиеся о чем-то мрачно перешептывались, замолкая, если к ним приближался страж порядка или просто посторонний. К началу первого толпа приблизилась вплотную к зданию милиции, однако на территорию, несмотря на то что ворота были настежь, не вошла, зато перекрыла подступы к нему.
Плацекин из окна своего кабинета увидел сборище, но не понял, почему собрались люди. Дежурный тоже не дал вразумительного ответа. Тогда майор просто распахнул окно и рявкнул:
– Чего вам тут надо?!
– Отпустите Шурика! – закричали из толпы. Вопил Картошкин.
– Какого Шурика? – прикинулся несведущим Плацекин.
– А того, которого вы вчера забрали из моего дома.
– Ах, вот оно что. А почему мы должны его отпускать? – поинтересовался майор.
– Потому как забрали ни за что.
– А если не отпустим?
– Разнесем мусарню к такой-то матери!
– Вот даже как! Ну, так попробуйте!
Первый камень ударился о штукатурку рядом с рамой. Плацекин поспешно захлопнул окно, однако,
