– Последнее слово? – Костя задумчиво поскреб подбородок. – Это верно. Хорошо, что вспомнил. Ну, давай, Сашка, толкуй последнее слово перед казнью.
– Истинно говорю вам: как аукнется, так и откликнется, – сказал джинсовый.
– Все? – насмешливо спросил Костя. – Похвальная краткость. Я, знаешь ли, не люблю пустой болтовни. А на счет «откликнется» – не пугай, милый! Ой, не пугай! А то как бы тебе хуже не было. Итак, соратники, – уже другим, официальным тоном обратился он к присутствующим. – Предлагаю присудить этого товарища к практикующемуся у нас наказанию, а именно порке. Согласно изданному мной указу, надлежит всыпать ему двадцать плетей. Но!.. – тут Костя обвел соратников суровым взглядом. – Поскольку дело это в масштабах города еще не опробованное, и с учетом довольно наглого поведения подсудимого, предлагаю добавить ему лично от себя еще десяток горячих. Кто – за?
Проголосовали единогласно.
– Теперь еще такой момент, – сказал Костя. – Нам нужен исполнитель наказания. Так сказать, палач. Может быть, найдутся желающие?
– Я готов! – крикнул Гена. – Прошу доверить… Так как через него сильно пострадавши. Сынка моего любимого, Славочку, оживлять не стал, гад!
Костя поморщился.
– Очень прошу! – завопил Гена. – Уж исполню, как надо. Будьте спокойны!
– Ну ладно, – согласился Костя. – Доверим, братья, Гене это почетное дело?
– Пускай лупит… Врежь ему, Геша, по полной программе!
– Тогда пошли, – скомандовал Костя.
– Куда поведем?! Где пороть будем?! – закричали казаки.
– А к Дереву. Самое подходящее место.
В самом центре Верхнеоральска, посреди Площади народных гуляний, издревле стояло громадное, наполовину засохшее черное Дерево. Дереву этому было неведомо сколько лет. Говорили, что оно высилось тут еще до основания города и являлось чем-то вроде тотема у местных племен. Во всяком случае, когда сюда прибыла воинская команда, возглавляемая прапорщиком Карандашовым, для основания пристани и укрепления, солдаты обнаружили, что ветви Дерева усеяны разноцветными полосками ткани, весело трепетавшими на ветру. С тех пор Дерево стало как бы символом города. Оно даже было запечатлено на первом варианте городского герба. Лиственница, а именно к этой породе относилось дерево, имела ствол в три охвата, толстенные корявые ветви и выглядела как монстр растительного царства. По ходившим в городе легендам, на этих самых ветвях в 1735 году восставшие башкирцы развесили защитников захваченного укрепления. Позже, во времена пугачевского бунта, тут рубили головы тем несчастным, кто не пожелал вступить в пугачевское войско, а на самой толстой ветке повесили коменданта крепости. Да, многое повидало Дерево! В его коре застряли пули, выпущенные красными и белыми в Гражданскую, на нем же имелась почти заплывшая надпись «Прощай навеки, милая отчизна!», которую вырезал бежавший в Китай есаул Барабанов… Советская власть публичных казней возле Дерева не производила. Для этого имелись другие места. Зато она прибила к Дереву доску с надписью «Памятник природы. Охраняется государством». И вот ныне традиции начали возрождаться, и «памятник природы» вновь стал местом проведения экзекуций.
Когда Шурика привели к Дереву, вокруг уже собралась порядочная толпа. Новости по Верхнеоральску разносились быстро, и большинство из присутствующих знало: сейчас казаки будут пороть чудотворца.
Костя взобрался на принесенный табурет и возгласил, обращаясь к толпе:
– Граждане и гражданки! Собратья! Вы все читали первый указ нового городского головы, то есть мой, о введении на территории вверенного мне населенного пункта телесных наказаний. Сегодня мы впервые применим его против конкретной личности. Но не за насекомых и мышей мы наказываем этого человека, а за сеяние раздора и смуты среди местного населения. Да вы все об этом знаете. Но и за тараканов будем пороть обязательно! Не сомневайтесь! Сегодня же мы развесим в разных местах ящики с надписью: «Для городского головы». Вы туда бросайте письма, докладайте мне: где обитают эти самые насекомые, а главное, жалуйтесь и обличайте без боязни всякого: и ближнего, и дальнего… Активность нужно проявлять, дорогие земляки. Политическую активность! Начинайте, – крикнул он соратникам.
Те мигом содрали с жертвы джинсовые одежки, оставив в длинных цветастых трусах. К запястьям Шурика привязали по веревке, потом подтащили к Дереву. Чудотворец не сопротивлялся. Веревки обмотали вокруг ствола, так, что казалось, обреченный на казнь обнимает черное Дерево, или распят на нем, только спиной вперед.
– Начинай, Гена, – скомандовал Костя. – Всыпь ему! Двадцать плетей по закону, и десяток от меня лично. Итого тридцать. А ты, дядя Коля, считай. И чтобы ни одним больше, ни одним меньше! Поехали!
– Эй, вы! Что это тут делать собрались? – неожиданно раздался голос из толпы.
Действо затормозилось.
– А это еще кто вякает? – холодно спросил Костя, вглядываясь в лица.
– Ну я, – из толпы выступил Плацекин. – Ты чего это, гад, удумал?
– Кто гад?! Я?! Вы слышали, как этот чуфырь обозвал городского голову? Ты, мент позорный, следующий на очереди.
– Какой ты, к едреной матери, городской голова?! – не сдавался майор. – Самозванец и вор – вот ты кто! Прекратить самоуправство! Это незаконно! И приказ твой незаконен, поскольку противоречит государственным постановлениям. У нас в стране закон один для всех. Существует уголовный кодекс, и в нем ни слова нет о телесных наказаниях. То, что ты делаешь, прямое нарушение закона, и ты за это поплатишься, как уже один раз было. Ишь, что придумал, – людей пороть!
– Все сказал, мусор? – с недоброй улыбочкой поинтересовался Костя. – А ведь ты с ним заодно. Сотоварищ, получается. Не желаешь прекращать гнилой базар, дело твое. Только и я, как городской голова и походный атаман, приказываю… Эй, хлопцы, выпишите-ка ему пару плюх.
Майора казаки не любили, поскольку не без оснований считали, что и он их не особенно жалует, однако как начальника милиции страшились. Теперь же Плацекин оказался как бы не у дел, то есть спустился с руководящих высот и стал не опасен. Тем не менее бить его не стали, а лишь дали увесистого пинка, чем инцидент и кончился.
А народ все прибывал. Казалось, у Дерева собрался весь Верхнеоральск. Костя заметил: впереди толпы, прямо напротив привязанного к Дереву стоят: Толик Картошкин с перебинтованной головой, его мамаша, близнецы Сохацкие, плацекинская дочка с вытаращенными глазами и еще какой-то незнакомый ему темноволосый парень. Читатель, наверное, догадался, что это был Иван Казанджий.
– Ну, что, – крикнул Гена. – Можно?!
– Действуй, орел, – разрешил Костя.
Плеть, свистнув, врезалась в тело Шурика, оставив на нем розовую полосу. Тот сдавленно вскрикнул. Толпа охнула.
– Раз! – четко произнес дядя Коля и пыхнул трубкой.
Новый удар, новая полоса, а первая из розовой превратилась в багровую.
После пятого удара на спине выступила кровь, после десятого наказуемый повис на веревках и уже перестал стонать, а только тоненько, остро взвизгивал.
– Хватит! – закричали из толпы. – Достаточно!
– Нет, не достаточно, – ответствовали им другие. – Наказывать так наказывать. Херачь его, Геша!
А Гена Соколов действительно старался. Вначале ему казалось: он мстит за умершего сына. И когда кончик ременной плети, в который была вшита свинчатка, рассекал кожу на спине и боках чудотворца, он мысленно повторял: «Вот тебе, гад, за Славика… за Славика…» Но скоро на смену чувству мщения пришло другое. Темное и липкое возбуждение охватило Гену. Вначале он даже не понял смысла своих ощущений. Однако восставшее естество быстро расставило точки над «i». Гена на миг смутился. Он допустил: присутствующие понимают, что с ним происходит, видят бугор у него между ног, однако тут же понял бессмысленность своих опасений. Казачьи шаровары – не джинсы. Они слишком просторны, чтобы что- нибудь заметить, а блеск глаз окружающим не виден. И Геша продолжал… В уголках его губ пузырилась слюна, он тяжело дышал и видел перед собой только неширокую спину, почти сплошь усеянную потеками свежей крови.
Неожиданно Гена почувствовал острейшее, ранее неизведанное наслаждение. Между ног вдруг стало
